Не бойся смерти, смерти нет.
[indent]Упокой, Господи душу усопшего раба Твоего Сергия, прости ему вся согрешения его вольныя и невольныя, даруй ему Царствие Небесное и причастие вечных Твоих благих, и Твоея бесконечныя и блаженныя жизни наслаждение и сотвори ему вечную память! Вечная память, вечный покой!
[indent]Не упокоил.
[indent]Не даровал.
[indent]Ему казалось, что умирать не страшно. Особенно, когда крепок в своей Вере и чист помыслами. Умирать не страшно, когда находишься в гармонии со своей совестью и Господом Богом. Умирать не страшно, когда успел сделать то, что должен был, то, ради чего жил все эти годы. Умирать не страшно, когда знаешь, что обретешь Царствие Небесное и вечную жизнь, воссоединишься в Небесном Доме Отца нашего с ушедшими родными и близкими. Умирать не страшно, когда знаешь, что свят тот, кто светел.
[indent]Умирать страшно. Глупое сердце еще на что-то надеется и разгоняется до двухсот ударов в минуту, будто бы это может отвратить неминуемое. Умирать страшно, потому что на тебе ответственность за смерть того, кто так отчаянно хватается за жизнь справа от тебя. Умирать страшно, потому что ты ничем не можешь ему помочь и лишь молишься, чтобы это закончилось как можно скорее. Без мучений невозможно, но пусть он умрёт хотя бы быстро. Как ни странно, Господь сегодня слышит твои молитвы. Тот, кто справа, чьи глаза ты видишь в самый последний миг, прежде чем на голову надевают белый холщовый мешок, действительно умирается быстрее всех. Но на тебя у Всевышнего, кажется, совсем иные планы.
[indent]Умирать больно. Верёвка сдавливает шею с такой силой, что ты понимаешь, что это точно конец. Странно, но ты успеваешь что-то понять, прежде чем с грохотом летишь, проламывая доски на эшафоте. Всё в этой стране так. Даже повесить-то порядочно не умеют! Снова хватают, не слишком церемонясь, усаживают на траву. По лицу хлещет кровь, голова пробита, а нога настолько неестественно вывернута, что ты понимаешь - перелом. Хотя какое это имеет значение, если в живых тебе всё равно не оставаться. Долго ищут новые веревки, что-то обсуждают кричат, словно это ты виноват, что не умер с первого раза. Нога болит так нестерпимо, что ты уже готов повеситься добровольно, лишь бы больше не испытывать эту боль. Не хочешь смотреть на виселицу, но глаза просто больше некуда деть. Тот, что был от тебя справа, больше не дергается, и на душе у тебя впервые за сутки спокойно. По крайней мере, он ушел быстро и скоро вы будете вместе и сможете обнять друг друга и никогда больше не разлучаться. С этой мыслью ты оказываешься снова в петле. Сейчас это закончится. Минуты бегут. Барабанная дробь. Чей-то выкрик. Боль. Удушье. Долгожданная темнота...

[indent]- Живой что ли?! - голос слышится словно сквозь толщу воды, - Точно живой. Святый Боже! Я на себя грех не возьму!
[indent]- Это тот, который сорвался, гляди, лицо всё в крови, - а это уже другой голос. Сергей хочет что-то сказать, но лишь еле слышно хрипит, не в силах даже пошевелиться.
[indent]- Господь его второй раз в живых оставил! Ты думаешь, спас бы он дурного человека? - снова заговорил первый голос, - Знаешь что... Давай-ка оттащим его отсюда.
[indent]- Гаврило, ты чай с ума спятил! Нас же... Нам же...
[indent]- Молчи! В петровской куртине давеча арестант преставился, сунем его в мешок вместо этого несчастного страстотерпца. А этого... - голос, принадлежащий Гавриле, на мгновение осекся,- Отвезем пока за слободу, к моей Евдокии, она всякие травы и отвары знает. Если он добрый человек, то грех большой на нас будет, что не спасли. А ежели худой, тогда...
[indent]Голос стал тише, словно говорили откуда-то издалека, пока вовсе не затих, погружая Сергея вновь в темноту. На краю ускользающего сознания он почувствовал, как его куда-то тащат, сперва волоком, потом словно бы на телеге. Иногда, если сознание возвращалось, он начинал приглушенно стонать и тогда губ касалась живительная влага. Кто-то то и дело причитал и охал, а то и вовсе начинал гладить Сергея по волосам, слипшимся от крови.
[indent]Иногда Муравьёву казалось, что он умер и попал в какой-то свой личный Ад, где было место только для сковывавшей тело боли. Он даже чувствовал, как горит в адовом пекле, но потом вновь выныривал куда-то, где было холодно, пахло травами и нестерпимо хотелось пить. Мысли о том, что он всё-таки жив, начали приходить спустя какое-то время. Сергей понятия не имел, сколько прошло дней или, может, даже часов или месяцев с того момента, как их... Сознание возвращалось медленно и приносило на место боли физической страдания души. Он был жив. Невозможно, нелепо, иррационально, нереально. Он был жив, а Мишель, его Мишель умер. Осознание этого факта было столь же ужасным, как и сам факт их казни. Тогда Сергей впервые закричал, подобно дикому израненному зверю. Он завидовал покинувшему его Мише и даже малодушно позволил себе упрекать последнего в том, что оставил его так скоро, не забрав с собой.
[indent]Случившаяся внезапно истерика снова сменилась темнотой, пока Серёжа не обнаружил, что снова находится в сознании и не может отделаться от ощущения, что на него кто-то внимательно смотрит. Увидев рядом Мишеля, он даже не удивился, лишь обрадовавшись, что, наверное, наконец, всё-таки умер. Странно, но даже на Том Свете Сергею было тяжело двигаться, и он с трудом смог приподняться с постели, пересиливая боль, прострелившую ногу. Миша же выглядел ровно таким, как он его помнил - молодым, красивым, в парадном мундире и с растрепанными мягкими кудрями.
[indent]- Я очень к тебе торопился, - виновато прошептал Серёжа, закашлявшись - каждое слово причиняло боль, - Но, кажется, у меня не вышло... - Муравьёв развел руками и бросил взгляд на темное зеркало, в котором с трудом мог бы различить себя. Из мутной зеркальной глади на него смотрел худой, осунувшийся мужчина неопределенного возраста - ему одинаково могло быть и тридцать, и шестьдесят. Глаза его впали, под ними залегли темные круги. Волосы у мужчины пребывали в беспорядке и местами свалялись в колтуны. Венчала образ мужчины уже довольно сильно отросшая темная борода. За этими приметами с трудом угадывался тот, кто еще недавно был подполковником Муравьёвым-Апостолом. Сейчас у мужчины из зеркала не было права даже на собственное имя. Хозяйка, поившая его горькими травяными настоями и менявшая повязки, называла Сергея Фёдором, поясняя, что так звали её умершего много лет назад сыночка. Сергей не возражал. Какая теперь разница, если Миши нет?
[indent]- Ты долго не приходил, - Муравьёв несмело протянул руку в попытке коснуться Мишеля, - Я очень скучал. Очень...
[indent]Наверное, он сошел с ума, раз разговаривает с тем, кого давно нет на этом свете. Наверное, все эти события сделали его безумцем. Но пусть так. Безумцы гораздо счастливее тех, кто имеет здравый рассудок.

В комнате с белым потолком,
С правом на надежду.
В комнате с видом на огни,
С верою в любовь.
[indent]Говорят, что только полное отчаяние способно принести покой, а от надежды сходят с ума. Муравьёв-Апостол уже давно ни на что не надеялся. Он просто разучился это делать. Разучился чувствовать за эти последние несколько месяцев. Сколько там прошло? Три? Четыре? Он знал только, что на улице холодно, и хозяйка, ухаживавшая за ним всё это время, говорила, что скоро зима и не мешало бы нарубить дров для печи - единственного источника тепла в этом доме. Сергей, научившись с трудом подниматься с постели и кое-как ходить, часто выползал к печи и подолгу сидел, смотря за тем, как горит огонь, облизывая тлеющие березовые поленья. Где-то там под ребрами точно также горела и его душа, истлевая до самого пепла. Существование больше не имело смысла, но у Сергея в мозгу навсегда отпечаталось, что жизнь дается Богом и только Бог в праве решать, кому жить, а кому умирать. Если он оставил его в живых, значит, был в этом какой-то сакральный смысл, значит, для чего-то это было нужно Господу. Или, может, это такое наказание, уготованное специально для Сергея? Личный Ад на земле. Не зря же говорят, что смерть забирает лучших. Например, Мишеля... Он же оказался неугоден даже на Том свете.
[indent]Но теперь всё непременно будет иначе. Он уже не так одинок, раз Миша здесь. Господь настолько милостив, что не разлучил их даже после гибели друга. Даже если это игра воображения Муравьёва, он всё равно счастлив знать, что Бестужев рядом, такой же, как и прежде, даже еще более красивый. Только очень печальный. Серёжа видит, как тот улыбается, но глаза... Глаза Мишеля полны тоски. Тоски по былым дням, по безвременно ушедшей жизни, по загубленной молодости. И губы Сержа неосознанно шепчут тихое "Прости".
[indent]Он даже не сразу понимает, что Бестужев вздумал шутить, и бездумно проводит ладонью по всклокоченной бороде, которая выросла за эти несколько месяцев полусуществования. Он вроде бы внешне жив, его сердце бьется, разгоняя кровь по сосудам, но внутри навсегда остался там, на кронверке Петропавловской крепости вместе с четырьмя другими мужчинами, которые явно не заслужили такой позорной смерти, точно воры или бандиты. Его Мишель точно не заслужил.
[indent]- Прости, что я не сумел уберечь тебя, - вместо ответа произносит Сергей, роняя голову на грудь, не в силах смотреть в глаза друга. Где твой стоицизм, Апостол? Если кто-то и мог выжить и не сломаться после всего этого, то только ты. Так почему же в тебе сейчас жизни не больше, чем в этом бесплотном призраке, что укоризненно смотрит на тебя?
[indent]- Почему я выжил, Мишель? Я не заслужил этого, - Сергей вновь поднял голову, встречаясь взглядом с безжизненными карими глазами, - Почему ты здесь? Я надеялся, что ты обретешь Царствие Небесное, ведь ты достоин этого как никто другой, - рука бывшего подполковника вновь потянулась к прозрачному силуэту, но он сам вовремя отдернул её. Нет, он не готов поймать пустоту. Ему не хотелось верить, что тот, в ком жизни было больше, чем в них пятерых вместе взятых, теперь не_живой и это навсегда. Он, Сергей Муравьёв-Апостол продолжает влачить свое бессмысленное существование на этой грешной земле, а полный жизни подпоручик Бестужев-Рюмин гниёт где-то под толщей земли в то время, как его душа, неупокоенной бродит по свету.
[indent]Сергей хотел ответить на замечание Мишеля относительно усов, но согнулся пополам в страшном приступе кашля, выворачивающего все внутренности наизнанку и пронзающего тело острой болью. Дверь в комнату распахнулась и на пороге появилась хозяйка, вероятно привлеченная кашлем своего невольного постояльца. Пожилая женщина покачала головой и всунула в руки Серёжи глиняную кружку с чем-то горячим и отвратительно пахнущим. Мишеля женщина не видела.
[indent]- Ты чего поднялся, Феденька? - спросила хозяйка, погладив Муравьёва по некогда иссиня-черным волосам, теперь же подернутым проседью, - Ты разговаривал с кем-то нешто? - Евдокия, а именно так звали женщину, огляделась по сторонам.
[indent]- Меня зовут Сергей, - хрипло произнес Муравьёв, сделав глоток непонятной жидкости и вновь закашлявшись, - У вас есть... бритвенные принадлежности или что-то такое?
[indent]Женщина смерила Муравьёва внимательным взглядом, но только хмыкнула, покачав головой, и забрала из рук мужчины кружку с зельем.
[indent]- Звали, - Евдокия нахмурилась и еще раз оглядела комнату, словно пытаясь понять, с кем мог беседовать её постоялец, - Это хорошо, что ты заговорил. И мне не так скучно, а то молчишь да молчишь всё. Я уж думала, совсем немой. А Федя немым не был, слышишь? Похож ты на него очень. Такой же красивый, - хозяйка улыбнулась, - Убили Феденьку, почитай лет пять назад, не вернулся из рекрутов-то. А тут счастье такое для матери! Ошибка вышла, выходит, раз ты здесь, - Евдокия замерла на мгновение и сложила руки на груди, сурово глядя на Сергея, - Но ежели хочешь, можем всем сказать, что ты один из тех дворян, которых в июле повесили. Только люди тут всякие есть, Серёжа. Или Федя? - глаза лукаво прищурились, - Ты подумай на досуге, - хозяйка вышла, вновь оставляя Муравьёва одного, вернее наедине со своими призраками. Или призраком.
[indent]Сергей поёжился. Было ощущение, что женщина, если не видит Мишеля, то по крайней мере чувствует его присутствие в доме, а, значит, он не сошел с ума. Только не понятно было, радоваться этому или огорчаться. Он вновь попытался приподняться с кровати и кое-как выпрямился, становясь вровень с другом, который так и оставался на одном месте, пока Евдокия хозяйничала в горнице.
[indent]- Видишь, не дают мне сбрить ни усы, ни бороду, - Серёжа разочарованно покачал головой, - Она тебя не видит, потому что я сошел с ума?
[indent]Сергею дико хотелось упасть на колени и вымаливать у Михаила прощения за всю ту боль, что он причинил ему, за то, что подвел его, не уберег, допустил его гибель, обхватить его колени и рыдать, чего он никогда не позволял себе в той, другой жизни. Но нога после перелома, кажется, неправильно срослась и любое падение на колени грозило адской болью и, возможно, новым смещением кости. Даже тело противилось этому новому Муравьёву, не_стоику. Забавно и глупо. Сергей улыбнулся какой-то полубезумной улыбкой, вновь усаживаясь на кровать. Долго стоять без опоры у него пока выходило плохо, мужчина был слишком слаб, причем не столько телом, сколько душою.
[indent]- Скажи, ты простил меня? - наконец, после долгой паузы проговорил он, когда вновь нашел в себе силы смотреть в глаза Бестужева, - Ты ведь здесь не потому, что не простил?..
[indent]Одно слово, Мишель, только одно слово. Скажи, что не держишь зла, что простил. Иначе этот несчастный, так резко постаревший на полжизни мужчина никогда не сможет быть, если не счастлив, нет, о счастии речи не идет, то хотя бы просто спокоен и тверд, как прежде.

Твоё имя давно стало другим,
Глаза навсегда
Потеряли свой цвет.
Пьяный врач мне сказал -
Тебя больше нет,
Пожарный выдал мне справку,
Что дом твой сгорел.
[indent]Существовать в полуживом состоянии было странно. Сергей сознательно избегал слова "жить", потому что ничего общего с жизнью его нынешняя реальность не имела. Да, у него билось сердце, он был, что называется, в здравом уме и трезвой памяти, он даже, пусть и с трудом, но мог ходить и элементарно обслуживать себя, не становясь дополнительной обузой для Евдокии, которая и без того возилась с ним не первый месяц как с маленьким ребенком. Первые недели в доме у женщины Муравьёв попросту не помнил, потому что всё это время находился в состоянии беспамятства, из которого изредка выныривал и тогда, опять же по словам хозяйки, начинал звать какого-то Матвея (Сергей-то, конечно, понимал, какого) или еще кого-то на М, женщина точно не запомнила, потому что голос у бывшего подполковника был слабым, а речь зачастую шла исключительно на французском. Первым осознанным приходом в себя для бывшего офицера стал день, когда он открыл глаза и, увидев пожилую женщину, спросил, не ангел ли она. Евдокия долго смеялась, но с тех пор прониклась к Серёже какой-то особенной теплотой и почти материнской нежностью. Поначалу, придя в себя, он пытался задавать вопросы "где он? как попал сюда?", но хозяйка, оказавшаяся кем-то вроде ведуньи или целительницы, отвечала уклончиво, мол, слаб ты еще, подлечись, потом будешь спрашивать. Евдокия, может, сама бы толком не знала, что за несчастного притащил ей однажды ночью брат Гаврила, если бы не красноречивый иссиня-черный след от веревки на шее да холёные руки, явно не знакомые ни с топором, ни с лопатой. Бог знает, почему она согласилась приютить у себя несчастного висельника, который был так плох, что, если бы не молитвы Евдокии, то и преставился бы к утру, бедолага. Однако, в полуживом теле мужчины оказались недюжинные силы и потаенное желание жить, поэтому медленно, но верно тот шел на поправку день ото дня. Вот только, чем здоровее становилось его тело, тем больше, кажется, страдала душа. Несчастный постоялец оказался очень неразговорчив, что печалило женщину, но в том, что человек он светлый и добрый, она была уверена, прямо так и заявив однажды Сергею, мол, худых-то людей она за версту чует, а он, стало быть, не такой. А после и вовсе добавила: "Может, и царь ошибся-то? Может же такое быть, а?"
[indent]Сергей давно простил государя, ибо он всего лишь смертный и не ведает, что творит. Ему, должно быть, самому не сладко от таких решений было. Но вот промысел Божий оставался для мужчины загадкой. Зачем пощадил? Зачем оставил в живых? Зачем не спас остальных [Мишу]? Или же это кара в назидание? Мучайся, зная, что подвел всех, кого когда-то любил: отца, Матюшу, Мишеля, черниговцев... Живи и помни. Если вообще сможешь жить с таким бременем памяти.
[indent]Но ведь есть и иной вариант. Живи вопреки всему. Стань еще лучше, чище, светлее. Приблизься к Царствию Божьему уже на земле. И спаси всех, кого сможешь спасти. Помоги всем, кому сможешь помочь. И воздастся тебе сторицей.
[indent]Мишель вновь вырвал Муравьёва из горестных мыслей, напоминая, что не приснился ему. Сергей аккуратно сложил руки на коленях, борясь с соблазном потянуться к Бестужеву или вернее к тому, чем стал теперь его друг. Кажется, они оба боялись взаимодействия своих новых форм жизни друг с другом, предпочитая пока держаться на расстоянии. Пока. Слова Миши о том, что он не помнит многое из того, что предшествовало его... кончине, заставили Сергея вздрогнуть и побледнеть, хотя, казалось бы, сильнее некуда. В голове пронеслась шальная мысль, что если он не помнит столько всего важного, может, настанет момент, когда Бестужев не вспомнит и самого Серёжу? Нет, нет, нет! Мишель ведь не для того появился снова рядом, чтобы забыть его. Нет, Серёжа не позволит. Ни за что. Пусть это эгоистично, но он не отдаст последнее, что подарил ему Господь - пусть даже это всего лишь призрак.
[indent]- Ты совсем ничего не помнишь? - осторожно спрашивает Муравьёв, стараясь не давить на друга и не испугать его.Ему не хочется произносить слова "казнь" и "виселица", но вероятно придется это сделать, чтобы хотя бы понять, что Миша знает, а что нет.
[indent]- Я... я поднял восстание, но его разгромили, - Серж глотает слова, впервые за почти что год понимая, что ему стыдно, - Нас всех судили. Тебя, меня, Матвея, наших друзей... Нас... - Муравьёв вновь запнулся, понимая, что, узнав эту "правду", Мишель может его не простить, - Нас приговорили к смертной казни, - всего пять слов, но с каким трудом они дали бывшему подполковнику, - Ты помнишь? Я пообещал тебе, что мы оба попадаем в Небесный Дом Отца нашего, но... - тяжелый вздох, причиняющий почти физическую боль, - Я не сдержал обещание, Мишель... Прости...
[indent]И Сергею хотелось еще много всего сказать, но лучшим оратором среди них всегда был Михаил, а он оставался лишь на позиции восхищенного слушателя, да и сейчас готов был не спать всю ночь, чтобы слушать-слушать-слушать, лишь бы Мишель никуда не исчезал, лишь бы был рядом, как прежде.
[indent]Дверь в горницу вновь со скрипом отворилась, впуская хозяйку, в руках у которой было что-то, похожее на книгу. Оглядевшись, женщина подошла к красному углу и зажгла лампадку перед иконами, перекрестившись три раза и только затем подойдя к Муравьёву, протянув ему потрепанное Евангелие.
[indent]- Держи, - отозвалась Евдокия, отвечая на невысказанный вопрос мужчины, - Ты ж грамотный. Читай перед сном, - женщина помедлила, прежде чем вновь уйти на свою половину, - Чтобы всякое не мерещилось.
[indent]За женщиной закрылась дверь, а Сергей вопросительно посмотрел на "всякого", который, кажется,  даже и не думал исчезать.

Я ломал стекло,
Как шоколад в руке,
Я резал эти пальцы за то, что они
Не могут прикоснуться к тебе.
[indent]Осознание ужаса всего происходящего приходило медленно. Так же медленно, как скользила бесплотная ладонь Мишеля сквозь тело Сергея. Возможно его вовсе не существует, Мишеля, его Миши не существует, он всего лишь плод больного серёжиного воображения, бред, вызванный предсмертной горячкой. Хорошо бы, если бы так, если б предсмертной... А если нет? А если он, Муравьёв, давно мёртв сам, а всё происходящее с ним, это его личный Ад, в котором он вынужден существовать снова и снова. Кто может достоверно знать, каков он, Ад? Миша сказал про вечную тоску... Да, это куда страшнее, чем тысячи чертей с котлами и раскаленными сковородками. Очистительный огонь он бы принял как достойную кару, но принять всю ту боль, всю ту тоску, что Сергей испытывал с того самого момента, как начал вновь осознавать себя живым, существующим... Это было выше его сил.
[indent]- Гордыня есть смертный грех, - вдруг тихо проговорил бывший полковник, глядя куда-то мимо Бестужева или того, чем он теперь являлся, - Едва ли не самый страшный из семи. Я вряд ли достоин Царствия Небесного. "Испытания не служат врачевством для гордого, потому что злое растение укоренилось в нём", - привычно процитировал мужчина строки Священного писания, раскрывая принесённое Евдокией Евангелие на одной из страниц, - "По данной мне благодати, всякому из вас говорю: не думайте более, нежели должно думать; но думайте скромно, по мере веры, какую каждому Бог уделил", - Сергей закрыл книгу, откладывая её на кровать.
[indent]Должно быть, он настолько грешен перед Творцом, что не заслужил даже смерти. Даже эшафот не принял его в свои удушающие объятия. Похоть, гордыня и ложь - вот верные спутники его неправедной жизни, и расплачиваться за них только ему. Господь почему-то решил, что при жизни, не удостоив права войти в Небесный Дом Творца всего живого и сущего, не дав возможности воссоединиться с матушкой, с Лизой, со всеми любимыми родными и близкими, которых он когда-то терял. Воссоединиться навсегда с Мишелем.
[indent]Сергей обхватил себя обеими руками, словно страшно мёрз в этой крохотной комнатушке простого деревенского дома, касаясь себя в том месте, где совсем недавно это не удалось сделать Мише, который, кажется, тоже заметил этот жест, хоть и отошел в другой конец комнаты, словно боясь вновь ненароком соприкоснуться с всё еще живым телом Муравьёва. Серёжа до крови прикусил губу. То ли в очередной раз проверяя, действительно ли жив, то ли чтобы впервые в жизни сдержать рвущиеся из груди слёзы отчаяния. Стоики не плачут, на то они и стоики.
[indent]- Я всё помню, - после паузы, наконец, проговорил Сергей, когда более-менее смог привести дыхание в норму, чтобы не бояться, вдруг голос задрожит, - И я не смогу чувствовать себя еще более виноватым, чем я уже чувствую сейчас.

[indent]Сергей, наконец, поднимает голову, тряхнув отросшими волосами, как стряхивают гнетущие воспоминания, которые терзают и без того больную душу.
[indent]- Я верил, что мы победим, - еле слышно произносит Муравьёв, но так, чтобы Миша услышал, - И я был уверен, что казнят только меня, когда дело было провалено - он с горечью смотрит на призрак некогда самого живого из всех людей, что Серёжа когда-либо знал, и медленно поднимается к нему навстречу.
[indent]Перелом наверняка сросся неправильно, обрекая теперь Сергея на вечную хромоту и делая его еще больше похожим на Матвея, хоть тот и был почти на целую голову ниже. Шаг... еще один... Мишель, к счастью, не отшатывается от этого внезапного порыва мужчины, и теперь они стоят совсем близко друг к другу, только руку протяни и...
[indent]- Прости меня, Мишель, если можешь, прости, - Сергей подается вперед, - Наверное, я просто хотел умереть героем, - губы искривляет горькая усмешка, - Но вместо этого я видел, как умираешь ты...
[indent]Обветренные и искусанные в кровь губы ловят лишь пустоту. Без опоры Муравьёв оступается, как-то медленно и нелепо оседая на пол с громким стоном от боли в негнущейся ноге. Вот что получают гордецы за свою гордыню.

Я смотрел в эти лица
И не мог им простить
Того, что у них нет тебя
И они могут жить.
[indent] Слова призрака больно ранят Сергея или то, что от него осталось спустя год после подавления восстания. Гораздо больнее, чем переломанная при падении с эшафота нога. Хочется закрыть руками уши и не слышать этих слов, которые подобны острым кинжалам, взрезающим плоть Муравьёва, чтобы добраться до глубин его души и вытряхнуть её из этого несчастного больного тела. А, может, это вовсе и не Мишель говорит? Может, это совесть? Всё то светлое и доброе, что когда-то жило в мужчине по имени Сергей Муравьёв-Апостол. Может, это его голос? Тот самый голос, который он отказывался слушать, летя на встречу какой-то призрачной мечте, синему цветку из рыцарских романов, стремился к своему личному Эльдорадо, сердцем прекрасно понимая, что оно не существует. Как, должно быть, не существует и призрака Мишеля. Это он сам его выдумал, просто потому что эгоистично отказывался отпускать. Всегда отказывался. Когда тот должен был ехать в свой полк или мчался по делам общества, Сергей ревностно пытался удержать его подле себя, как можно дольше, окружая заботой и любовью, на какую только был способен. Но рано или поздно Миша уезжал, и тогда Муравьёв становился мрачнее тучи, у него внезапно обострялись все давние болячки, и совершенно ничего не могло порадовать подполковника Черниговского пехотного полка. Но стоило Бестужеву вновь появиться на крыльце знакомого дома в Василькове, как все недуги тут же проходили, и жизнь Сергея начинала играть новыми красками. Так повторялось бесчисленное количество раз. И каждый раз Серёжа оправдывал любовью свой невероятный эгоизм по отношению к Мишелю.
[indent] Но жизнь (если заточение в крепость можно назвать таковой) показала, что Сергей способен выдержать и куда более долгую разлуку с Бестужевым, чем какие-то две недели, пока тот мотался в Польшу или к Соединенным славянам. Мог и выдерживал, надеясь лишь на одно - показаний самого муравьёва хватит на то. чтобы Мишеля оставили в покое. Но он не мог не знать, сколь упрям был и сам Миша, наверняка решивший выгораживать Апостола перед Следственной комиссией. Сергею же, который от природы был человеком необычайно честным и совестливым, оставалось только говорить правду и подтверждать слова Миши, руководствуясь лишь знаменитым врачебным принципом - не навреди.
[indent] И всё-таки навредил. Должно быть еще там, в Трилесах, когда произнес роковое "Избавить нас", запуская настоящую бомбу, которая привела их всех к необратимым последствиям 13 июля на кронверке Петропавловской крепости. Сергей отчего-то вдруг вспомнил, какое серое небо было в то утро. Небо было последним, что он видел до того, как мир разделился на до и после. Их должны были казнить в три утра, но вместо этого провозились, пока совсем уж не рассвело и на Большой Неве не начал собираться любопытствующий народ. Не каждый же день казнят дворян и государственных преступников. Небо оплакивало их моросящим дождем, бьющим в лицо, пока на голову не надели уродливый белый колпак. Видимо, палачи боялись посмотреть в лицо своим жертвам.
[indent] Вспомнил Сергей и то, как чертыхался Рылеев, призывая проклятья на голову государя, как нервно вздрагивал всклокоченный Каховский, тоже сорвавшийся с виселицы, как истошно орал генерал Чернышев, желая поскорее покончить с незапланированно выжившими преступниками. А Сергей сидел на земле у подножия эшафота и боялся поднять голову, чтобы увидеть, как в каком-то метре от него окончательно оборвалась жизнь самого дорогого человека на земле, и молясь лишь о том, чтобы скорее с ним соединиться. Но, видимо, Муравьёв был слишком большим грешником, раз Бог не услышал его молитву.
[indent] Серёжа попытался улыбнуться, но лицо исказила лишь ужасная гримаса. Он неуклюже схватился за ножку кровати и кое-как поднялся, кусая губы в кровь, чтобы не застонать от боли. Стоики не плачут.
[indent] - Я ошибался, - наконец, медленно проговорил он, отдышавшись, - Слышишь? Я ошибался, Мишель. Я подвел всех. Но самое ужасное, - кривая усмешка вновь исказила губы бывшего офицера, - Самое ужасное то, что я не признал этого до самой нашей... До самого конца. Я свято верил в то, что был прав. Я не раскаялся. Я был уверен, что всё сделал так, как должно. Я даже на исповеди не признал этот грех, Мишель! - Сергей заговорил громким шепотом, - Я даже сейчас думаю, что не мог бы поступить иначе, понимаешь! Даже сейчас! Когда всё пропало, когда столько судеб разрушено!.. Но я настолько погряз в своей гордыне, что не признаю этого, Мишель! Я грешник! Грешник, которого даже Господь не хочет прибрать поскорее!..- дрогнувший голос сорвался на крик, но Сергею было уже наплевать, - Я тебя погубил. Я! Только я! Но не трудись причинить мне боль своими словами, Мишель, хоть ты и имеешь на это полное право. Больнее, чем было в тот миг, когда я видел твою смерть, мне уже не будет.
[indent] Сергей, с трудом держащийся на негнущихся ногах, грузно опустился на кровать, привалившись спиной к деревянной стене. Призрак молчал, вероятно ожидая, что мужчина скажет что-то еще.
[indent] - Если ты явился для того, чтобы убить меня, то самое время это сделать. Ты на это имеешь полное право, - Муравьёв развел руки в стороны, демонстрируя всю свою беззащитность перед судьбой, - Мир, в котором больше нет тебя, мне не нужен.
[indent] Даже в этом стремлении он остался верен своему эгоизму. Он должен быть рядом с Мишелем или не быть вовсе.