Теперь все казалось таким пустым, как будто бы и не было всех этих лет, что Павел Иванович жил мечтами о революции и свержении власти. Куда-то делась и любовь к Отечеству, которой директор Южного общества  оправдывал свои планы.
Пестель снова терзался в сомнениях и практически не спал всю дорогу от Линцов до Таганрога: правильно ли он поступает на этот раз или же стоило остаться в Малороссии и довести мечты о революции и восстании до логического финала? Полковник несколько раз порывался развернуть лошадей на обратный путь, но каждый раз отгонял эти мысли прочь. Решил, так решил, некуда уже отступать – до Таганрога уже оставалось не больше пары десятков верст, отделяющих его от переломного момента в его судьбе.
О своих планах он не сообщил даже Юшневскому, что уж говорить о Васильковской управе или Северном обществе – не поверили бы, что Павел собрался положить на плаху только лишь свою голову, а не рассказать все о деятельности Союза спасения и выдать всех заговорщиков. Полковник и так слишком долго тянул и, полученные новости в Екатеринославе о том, что Александр Первый тяжко болен, заставил пришпорить лошадей в попытке все же успеть. Смерть императора стала бы слишком выгодной для их тайного общества и войска выступили бы немедленно, воспользовавшись этим, хотя у самого Пестеля теперь были совершенно другие планы.  Поговаривали, что император совсем плох, и это заставляло Павла двигаться быстрее, рискуя загнать лошадей прежде, чем в каком-нибудь поселении он сможет заполучить свежих коней и продолжить свой путь.
Полковник не был уверен в том, что аудиенция у императора состоится – мелок он был для царской семьи да и во дворцах толком не появлялся с тех пор как перестал быть камер-пажом у Александра Павловича, и сейчас государь мог быть вовсе не в том состоянии, чтобы выслушать и принять решение.  Полковник снова проверил наличие яда – маленькая склянка, заткнутая пробкой, приятно холодила пальцы – в глубине души надеясь, что пузырек не понадобится. Он молча брел за одним из слуг, провожавшим его к покоям Александра -резиденция императора не столь поражала взгляд как дворец в Царском селе. Чем ближе они подходили, тем большее волнение охватывало полковника.
- Ваше величество, - Пестель приблизился к кровати больного. Выглядел император не самым лучшим образом, но полковник был рад, что все же успел, - Понимаю, что сейчас не лучшее время, но у меня к Вам очень важное дело, не терпящее отлагательств.
Павел Иванович уже столько лет «жег глаголом сердца людей», не особенно-то подбирая слова, которые словно находились сами собой и оказывались именно теми, что были необходимы, никак не мог начать свою речь. Одним делом было бы заявиться сюда, чтобы приблизить конец дней императора, и совсем другим оказалось выпросить покаяния.
- Против Вас и царской семьи готовится заговор, - Павел тяжело вздохнул, выдерживая паузу, чтобы собраться с духом, - И я нахожусь в его главе, - в его голосе так и звучали холод и твердая уверенность, - В Таганроге я не для того, чтобы навредить Вам или Вашей семье. Наоборот, прошу покаяния и прощения.
Странно, но, говоря это вслух, он совсем не ощущал себя предателем.

Вопреки его ожиданиям, Александр Первый выглядел не так уж плохо – словно газеты опять преувеличили масштаб бедствия. С одной стороны это обнадеживало, с другой казалось довольно плохим знаком для полковника. Впрочем, он слышал, что император не так уж хотел всходить на престол. Возможно, из-за тех обстоятельств, которыми отягощалась корона. Может быть, они оба наконец-то смогут понять друг друга?
Разговор явно предстоял долгим и не из простых. Пестель, наплевав на все нормы и приличия, удобно устроился в стоящем неподалеку кресле, хотя этого ему, вообще-то, никто не предлагал. Вопросы Александра были ожидаемыми, но ответы, вопреки всему, казались не подходящими и на часть из них Павел и сам не знал, что сказать. Лишь хотелось очистить совесть и продать свои сведения как можно дороже. В идеале, еще и достучаться до императора.
- Я пришел просить только за себя. Добровольно, - он снова нащупал капсулу с ядом, от чего становилось как-то спокойнее, - Долгие годы я представлял этот момент, но несколько иначе, и вот сейчас, когда я сижу здесь, все больше убеждаюсь, что был неправ, - он вздохнул, выдерживая паузу, - Знаю, что за содеянное мне полагается расстрел, но я хотел бы отправиться в монастырь или же за границу. Как можно дальше от Петербурга, от заговоров и восстаний,
Сказал бы Павлу кто-нибудь год назад, что он будет вот так вот спокойно сидеть перед императором и каяться во всех провинностях, то он бы только лишь рассмеялся – настолько это звучало бы неправдоподобно и смехотворно. Он, Пестель, задумавший революцию в России, и вдруг отказался от своих планов? И все же, он здесь, и пути назад уже нет. Полковник вздохнул, раскрывая портфель, который принес с собой, вынимая пожелтевшие листы, сплошь исписанные красивым размашистым почерком, задержавшись на названии документа – жаль было расставаться с трудом всей своей жизни.
- Тогда Вам стоит ознакомиться с этим, - он протянул выстраданную годами «Русскую правду» Александру, - Если кратко, то планировалась революция. С полным уничтожением царской фамилии под моим руководством. Ради будущего Империи.
Пусть собственные идеи уничтожения семьи Романовых и уже казались недееспособными, но были столь подробно описаны, да и вздумай Александр допросить кого-то из дворян насчет заговора – ответ  у них был бы один, что Пестель планировал избавиться от всех них. Лучше уж он сам расскажет.
- Это зрело еще давно, с Вашего восхождения на престол, подкрепилось войной с Наполеоном, и тех обещаний, которыми Вы так щедро рассыпались, - полковник задумчиво потер подбородок, где уж пробивалась свежая не уставная щетина, - Про Конституцию как во Франции, но почему-то она появилась только в Польше, а до России так и не дошла. Про вольные крестьянам, которых почему-то до сих пор принадлежат помещикам и прав имеют не больше, чем скотина. Про аракчеевские поселения промолчу – Вам наверняка показывали очень красивую картину, - он вперился тяжелым взглядом в императора, -  Все мы, заговорщики, были за границей, видели как живут там люди, видели множество иностранных революций, и у себя хотели так же.

Сухой тон императора и его слова заставляют дернуться. Впрочем, Пестель рассматривал вариант, что его признание и покаяние не будут оценены так, как это планировалось изначально – со своей собственной судьбой смириться было проще, чем бы она не завершилась. Расстрел, так расстрел.
- Прежде, чем я начну, не откажите в просьбе, - это было единственно важным, единственно имеющим значение, - Моя семья, что проживает в Петербурге и мои братья, что несут службу в гвардии, они к этому отношения не имеют. Пообещайте, что каким бы не было Ваше решение, а их не тронут. Во всем этом только моя вина.
Полковник перевел взгляд с императора на вошедшего Дибича. В принципе, ему не было особого различия в том кому рассказывать о заговоре, до ушей Александра все равно донесут любую малейшую крупицу его показаний.

\\\

Пестель был готов к этому – к бесконечным допросам, идущими по кругу и с каждым новым повторенным вопросом пытающимся поймать его на не состыковках. Кажется, полковник никогда прежде столько не писал как сейчас, хотя в последние годы письменная работа занимала львиную долю его времени. Павел Иванович и сам не знал загоняет ли себя в ловушку, из которой не будет выхода ни ему, ни участникам восстания-которого-все-же-не-случилось. Пестелю выпал редкий шанс высказать все то, что копилось долгие годы. Даже если его участь будет незавидной, то, возможно, для России наконец-то наступят те перемены, о которых мечтали Южное и Северное общества, но так и не смогли придти к общему мнению.
Обращались с ним куда лучше, чем Пестель ожидал – кроме запертой двери и охране о его шатком положении ничего не напоминало. Дни тянулись мучительно долго, заставляя терзаться в безвестии и догадках, одна другой безумнее.  Наверняка весть о его визите к императору уже долетела не только до Малороссии, но и добралась уже до Петербурга, и теперь было неизвестно чего ждать от союзников.
«Бывших союзников».
Он мысленно одернул сам себя. А были ли они вообще когда-нибудь союзниками? Всегда какие-то недомолвки, споры, подозрения. Не стоит и гадать – за всеми именами, что звучали в этой комнате, незамедлительно был выслан приказ о задержании. Было ли до этого дело Павлу Ивановичу дело? Нет.
За его спиной скрипнула дверь, тяжелые шаги, несомненно принадлежат Дибичу. Пестель резко выдохнул прежде, чем обернуться. Этого дня он ждал, этого дня он боялся. Каким бы не стало решение императора, полковник смирится с тем, что с мечтами о монастыре или о загранице придется расстаться и сгинуть где-нибудь в сибирских рудниках. Главное, чтобы его слова заставили задуматься Александра. Пестель молча шел за Иваном Ивановичем к той же комнате, где прежде состоялась аудиенция, стараясь не гадать что его там может ждать.
- Государь, - он едва склонил голову. Трудно быть непочтительным с тем, у кого в руках находится его жизнь. Взгляд зацепился за знакомую зеленую папку с надписью «логарифмы». Наверняка «Русская правда» была прочитана от корки до корки и не единожды.

Отчасти Павел Иванович уже жалел о своем, не столь уж скоропалительном , решении поговорить с императором. Стоило, наверно, подать в отставку, бросить тайные общества и заговоры, скрыться в том же Дрездене или в монастыре – хотя вера для Пестеля все еще оставалась чем-то неизведанным, давно позабытым – позаботиться о себе самостоятельно, наплевав на желание раскрыть Александру глаза на происходящее в стране. Не вышло из него великого полководца, о чем так долго мечталось, не вышло и диктатора. И в то же время, хотелось для себя спасения и, одновременно, за прошедшие дни собственная шкура стала не так уж и важна: хотя Павел все еще продолжал надеяться на смягчение приговора, а то и на помилование.
Полковник поднимает взгляд на императора. Тот выглядит хуже, чем в их последнюю встречу – побледнел, осунулся, хотя все еще и не казался при смерти, как о том трубили газеты.  Может, он все же поспешил со своим решением, подстегнутый тревожными заголовками? Пути назад для Пестеля теперь не было, что бы не решил в итоге Александра: будь то казнь, ссылка или же, вдруг чудо,  перемены.
Он слушал Александра молча, не перебивая. Собственная судьба уже казалась не такой уж важной: хотелось услышать, что показания, разговоры и «Русская правда» возымели свой эффект и заставили таки задуматься, но тщетно – казалось, что ничего и не было, что император даже не удосужился ничего прочесть, передав всю работу Дибичу. Это злило, разочаровывало. Пестель и так явился в Таганрог как агнец на заклание, но его порыв не был оценен по достоинству. Что ж, теперь терять ему было нечего – слова про Петербург явно намекали на то, что ничем хорошим для полковника это все равно не закончится.
- Очень лестно от Вас слышать похвалу моему труду, но, - Павел смотрел в глаза императора, пытаясь как будто прочесть все то, что за ними скрывается, упрямо не отводя взгляда, - Но очень жаль, что мои слова не были услышаны. Не заставили задуматься, прислушаться, оглянуться по сторонам. Не вернули того императора, за которым я и сам в составе армии шел до самого Парижа, совершенно очарованный обещаниями новой жизни для России, - полковник глубоко вздохнул, - Я думал, что приехать в Таганрог меня подтолкнуло эгоистичное желание спастись, но теперь все больше понимаю, что на самом деле сюда меня привела тревога за государство, усилившаяся за последние годы.
Перед глазами само собой появился шпиль Петропавловской крепости, почему-то на фоне яркого оранжевого заката – места для преступников, которое он столько раз видел с набережной, но не мог представить себе казематов. В столице надеяться на комфорт не придется. Мысли снова переметнулись к отцу, который явно будет разбит участью старшего сына.  Пестель гордо вскинул голову, как будто бы эта перспектива совершенно его не пугала.
- Петербург, так Петербург, - возможно, удастся сбежать по дороге или же добраться до заветной капсулы с ядом, хотя теперь беречь было нечего: у Александра хватало листов бумаги, исписанных размашистым почерком, - Скорейшего выздоровления.