"В раба мужчину превращает красота."
С тех пор, как на балу князя Зайончека Константин повстречался с Жанеттой Антоновной, он не мог найти себе места. Начиналось безобидно и, можно сказать, несерьезно, как у него по обыкновению и бывало: спонтанная влюбленность в красивую женщину, не сказать, чтобы долгие ухаживания, несколько пылких свиданий и, как следствие, потеря всякого интереса. Но с этой особой изначально все пошло не так, не по привычному плану, соблюдая который, Константин чувствовал себя спокойно, привычно; Жанетта отвечала ему взаимным интересом, дарила приветливые улыбки и принимала приглашения на прогулки, всегда под присмотром внимательной маменьки, а в другой момент вдруг останавливала его порывы, отрезвляла строгой речью, едва ли не как отчитывающая ребенка воспитательница - и Константин Павлович терялся, не зная, как ему действовать в переменившихся обстоятельствах: мог бы затоптать собственную треуголку, гневаться на небеса сколько угодно, да только понимал, что этим вовсе не впечатлит графиню Грудзинскую - и только выставит себя в дурном свете.
О нем и так ходили скверные слухи. Но только после знакомства с нею, Великому князю неожиданно стало не наплевать на эти слухи, которые в перспективе могли отвратить красавицу от него, вспыльчивого и грубого, чудовища.
При одной мысли о ней, в животе Константина сворачивался тугой ком, а грудь обдавало жаром, успокоить который удавалось далеко не сразу и не без помощи хмельных напитков! И порой, чего уж отрицать, не без помощи актрис, однако ж этот способ Романов избирал не так часто, словно боясь опорочить одну только мысль о порядочной, нравственной Жанетте своим непотребным поведением, и все же, в те мгновения отчаяния, когда Великий князь чувствовал себя особенно отторгнутым, не достаточно хорошим для нее, когда навязчивые мысли о собственной неудачливости и пустоте, скрытой за бравадой деспотизма и где-то искусственной популярности, одерживали верх, убеждали его в своих же подозрениях, что положения и опыта недостаточно, чтобы заинтересовать одну желанную красавицу - он сдавался и позволял себе обмануться в чужих заботливых руках и чарующих голосах, убеждающих Константина в его исключительности и мужской состоятельности.
А к утру, если не раньше, отчего-то бывало тошно. И касаться женского тела, мирно лежащего рядом, не хотелось совершенно, и тогда он сам поражался, каким ледяным может быть его собственный голос, предлагающий уйти до того, как проснется вся прислуга. Было ли это грубо? Настолько же грубо, как сбегать под покровом ночи самому, как какой-то преступник, дабы не пересекаться с чьим-то супругом или, упаси Боже, детьми? Рано или поздно подобный образ жизни должен был наскучить даже Константину, привыкшему к определенному распорядку с фанатизмом старого вояки.
Жанетта смотрела на него так, как не смотрела ни на кого в бальной зале - ни во время танца, ни во время светских бесед; и от взгляда этого Константину было не то стыдно, не то душно до критической отметки; она умела расшевелить внутри него что-то, о существовании чего всю жизнь только догадывался, но не мог распознать и принять, и маниакальная страсть к ней с каждым месяцем, а теперь и годом, все стремительнее превращалась в любовь - в такую любовь, о которой писали поэмы, романы и слагали легенды, такую любовь, ради которой он впервые готов был отказаться от всего земного, чтобы иметь возможность быть подле нее, иметь возможность касаться руки и густых струистых волос. Он не мог даже этого без дозволения родственников или ее согласия на танец. И все же... "Держите руки при себе, Ваше Высочество." - Поймал он себя однажды на той мысли, что внутренний голос его говорит голосом Жанетты.
А затем сама графиня задерживала свою ладонь в его дольше положенного, и замирала всем телом, когда Константин смотрел неотрывно в ее глаза, выражая во взгляде все то, чего хотел с ней сделать. Надежда вспыхивала в нем с новой силой.
Эта игра, кажется, немного затянулась. К черту! Много, она затянулась намного - гораздо дольше, чем Константин мог себе вообразить! И это сводило с ума. Она сводила его с ума! Своей неприступностью, какой-то показной покорностью, словно подчиняться ему в некоторых вещах она обязана просто из-за разницы в социальных статусах и титулах, что есть вещи, которыми он может распоряжаться, а она не смеет перечить, а есть другие — личные, — на которые уже попросту Он не имеет никакого права, поскольку не является ее мужем.
По сути, Константин не являлся ей никем.
Очередным (о, как ужасно и унизительно это звучит!) кавалером, пытающимся покорить и впечатлить ее, одним из десятков, однако же... самым удачливым в этом деле. Призрачная надежда на благосклонность польской красавицы — это же она, верно? Благосклонность. В том, что из всех кавалеров Жанетт предпочитает именно его, Константин был совершенно уверен. Так почему же они маршируют на одном месте, вместо того, чтобы штурмом взять все возведенные между ними барьеры?
Католицизм и воспитание. Жанетта объясняла это так, но Константину было трудно понять, в чем разница между ее католицизмом и католицизмом ее сверстниц. В кругу подруг и сверстниц ее или же завистниц, не нашлось бы ни одной столь непорочной и благоразумной особы. Даже тезка ее, Жанетта Антоновна Четвертинская, все более вызывала в нем негативные чувства - все потому, что не была столь же честной по отношению к нему.
Обнаружил себя нервно вышагивающим по покоям под мерный стук настенных часов, ожидающим ответа на письмо-приглашение на вечерний променад с объектом своего нежного обожания. Согласие должно было прийти с минуты на минуту! Он знал, что семья Жанетты одобряет его и, возможно, даже подталкивает к нему. Но дочка слишком самостоятельна, чтобы вестись на поводу кого бы то ни было и любое согласие на их встречи - лишь ее выбор. Мысль об этом заставляла самого Константина парить на своих черных крыльях - и даже поляки, привыкшие к нраву его буйному и жестокому, могли в эти моменты дышать спокойно. Ему не было до них никакого дела.
И вот, устный ответ, пришедший аккурат лимиту терпения Великого князя, наконец, даровал должную сатисфакцию. Просияв, как мальчишка, Константин приказал немедля начать сборы и отправляться на прогулку. Но сначала, к поместью Грудзинских, за своею спутницей. Ни с кем и никогда еще он не чувствовал себя столь восторженным и.. благородным. Правила этой игры его интриговали.
- Ваше Сиятельство, безмерно счастлив увидеть Вас, - с жаром произнес Константин, склонив голову в поклоне, и устремил на Жанетту лучащиеся счастием глаза. В присутствии семьи, следуя правилам этикета, он добавил:
- Позвольте сопровождать Вас на время прогулки.

lana del rey — lolita
Константин не помнил, когда и с кем в последний раз столь сильно волновался, как рядом с Жанеттой. Как мальчишка, право слово! Хотя мальчишкой он был совершенно бесстрашным и меньше всего неуверенным в собственных силах. Что же изменилось сейчас? Нет, он не растерял былого куража и энтузиазма, ничуть не сомневался, что рано или поздно добьётся цели, но чем больше времени уходило на ее достижение, тем больше Константин был готов отдать, все более становясь похожим на азартного игрока, который не остановится, пока не пожертвует тем последним, что у него есть — все ради победы, с одной лишь надеждой на удачу.
И все же, Константин Павлович робел перед невозмутимостью и выдержкой возлюбленной дамы, покорно принимал правила игры, продиктованные ею, и не чувствовал себя проигравшим — ни разу, — хотя и победителем тоже не являлся. Парадокс этих странных отношений заключался именно в фикции их существования. Были и не были одновременно. Но будут ли когда-нибудь — это зависело исключительно от Константина Павловича.
Ведь Жанетта не была связана никакими обязательствами и обещаниями с кем бы то ни было, не была повенчана, не вдовствовала, не была замечена в дурном поведении или скандале, не требовала от Великого князя ничего, чего бы тот не мог дать, и прежде всего — благородство, чистые помыслы и уважение. Редкая женщина заслуживала именно его уважения — такого, которое испытываешь к равному по силе человеку, к товарищу на поле боя, брату, отцу; в целом, уважение за поступки и принципы, а не какие-либо черты характера, кроме как твердости в своих убеждениях. Это потрясало его, привыкшего к куда более простому или даже примитивному подходу к связи женщины с мужчиной. Совсем иного рода уважение Константин питал к своим любовницам — бывшим и нынешним, — какое-то должное, предписанное, само собой разумеющееся. Но совсем не как к близкому другу.
Жанетта понимала его, как никто другой и ни одна другая. Быть может, именно это так вдохновляло его и делало терпеливее? Столь редко в этой жизни встречается человек, который понимает и принимает тебя вопреки слухам, фактам и наблюдениям. Она ведь наверняка в курсе, что эти три года Великий князь не хранил верность недоступному объекту своего обожания? И тем не менее, никогда не ставила ему это в упрёк.
Семейство Грудзинских принимало его со всем радушием и признанием. Константин не вникал в причины этого, потому что в глубине души прекрасно понимал их, ровно как и был осведомлён в вопросе их финансовых проблем. Мог решить одним росчерком пера, но не делал: где вероятность, что после этого родители не отдадут руку Жанетты кому-то другому? Кому-то, кто готов пойти под венец без промедлений и ожиданий три года.
О да, Константин был ужасным эгоистом. И едва ли мог измениться. И самую малость, ему было интересно, в какой момент Жанетта ужаснётся и запретит ему навсегда приближаться. Однако, этого не происходило, а время шло и шло...
— Ваше Сиятельство, графиня, — Константин почтительно склонил голову перед матерью Жанетты, деликатно поцеловал руку, как положено замужней женщине.
Наконец, перевёл взгляд на виновницу вечера. — Вы правы, ваша дочь прелестна! Чудесное платье. Я восхищён... — Коснулся протянутой руки и чуть сжал девичьи пальцы. И, когда нашёл силы отвести восхищенный взгляд, поспешил успокоить волнения графини и заверить в том, что не посмеет причинить какой вред Жанетте Антоновне.
— Если Вы не возражаете, я бы предпочёл проехать в экипаже, а затем прогуляться по набережной. Как Вы смотрите на это? — Спросил он у молодой графини, сопровождая ее к выходу. После, конечно, любезностей и формальностей в общении с ее матерью.
Столь редко им выпадала возможность быть наедине, даже во время прогулки, когда если не внимательная матушка, то прохожие - дворяне светского общества Варшавы, — непременно судачили об этом ближайшую неделю. Константин и Жанетта мигом становились объектом пристального внимания и пересудов, темой номер один до обсуждения в салонах, и Константин Павлович ничуть не удивился бы, ежели однажды узнал, что кто-то из князей поставил целое состояние на предсказание будущего для этой пары.
Что ж, Великому князю и самому хотелось бы узнать наперёд, заглянув в будущее, что же их с Жаннетой ожидает: счастливая жизнь или чье-то разбитое сердце (или же сердца), а, может, им вовсе не было по пути... судьба порой вертит чужими судьбами вне зависимости от титулов своих марионеток. В этом затянувшемся не-совсем-романе Константин ощущал себя бессильным, но одновременно и самым могущественным мужчиной: в моменте он не мог сделать ничего, но отчего-то только Она и могла внушить ему чувство, что он в состоянии преодолеть любые трудности и покорить любую вершину, перейти через Альпы.
Столь редко, и вот сегодня...
— Как я могу убедить вас в том, сколь сильно я по Вам скучал, моя драгоценная незабудка? — с жаром выпалил цесаревич, как только внимательные свидетели оказались слишком далеко от двух удаляющихся фигур. Заглянул в ее глаза, и пропал, пропал... Кому в этой жизни он говорил подобные вещи? Неужели, с возрастом он становится мягким и слабым? Какой стыд.
— Прошу Вас, — подал ей руку, пропуская в экипаж.

Константин привык получать свое. Баловень, всегда был таковым. Ничего не хотел, а все само шло в руки на блюдечке с голубой каемочкой. С самого, кажется, детства. Александр всегда так старался, так страстно отдавался обязанностям, словно получал от этого странное, болезненное удовольствие, но Константин никогда не был таким. Никому ничего не доказывал. В сущности, ему и не было это нужно.

Когда речь зашла о дальнейшей карьере повзрослевшего Константина, он решил стать военным. Отец написал Суворову. Его устроили в лучший полк, под знаменитое, великое руководство. Отправили на фронт, как он и хотел. Всего лишь и стоило - щелкнуть пальцами, капризно топнуть ножкой, для большей убедительности вспылить и натворить дел. Тогда, чтобы утихомирить второго наследника, все шли на уступки. Такая простая, по сути, стратегия...

На раз-два просчитанная Жанеттой Грудзинской - графиней, совсем еще девчонкой, невинной и очаровательной, как редкий цветок в оранжерее, требующий особенных условий и постоянного ухода. Цветок столь редкий, но сорвать его - преступление. И вместе с тем, так желанно забрать себе и поставить напротив кровати, любуясь и наслаждаясь им, пока не надоест, пока попросту не увянет. О, как сильно Константин просчитался, решив, что она этот самый цветок!

Потому что Жанетта была невыносимо... хороша. Хороша для него? О, и еще как. Каждый раз Великий князь ловил себя на мысли, что она послана ему в наказание за былые грехи, послана ему, чтобы извести его своею красотой, образованностью, манерами и привлекательностью - невыносимой настолько, что Константину требовалась вся его солдатская выдержка, чтобы довести танец до конца, не оплошав (и перед нею, и перед толпой польских дворян, только и ожидающих от него провала и ошибок). 

Он искал поддержки у товарищей в этом вопросе - и не находил ее. Жанетта была самой желанной дворянкой во всем Царстве Польском, и он, Константин, ежечасно, еженощно помогал ей утверждаться в этом статусе, поднимая все выше и выше, но неизменно оставаясь ни с чем (чем больше он волочился за ней, как преданный пес, тем сильнее возрастала конкуренция за руку и сердце пани Грудзинской). По всем фронтам он оказывался проигравшим, хотя Жанетта и не давала ему повода считать себя таковым.

Напротив, именно то, что он был единственным - делало его больше, чем победителем. А он в упор этого не замечал, ослепленный собственной гордыней и похотью. Желанием ускорить ход событий, чтобы скорее привести его к единственно верному, по его мнению, финалу. Получить ее? Как трофей или уникальную редкую вещь, что будет украшать его мрачноватый, одинокий дворец? Смешно.

Но потом он останавливается на мостовой, опирается запястьями о перила, вглядывается в черную глубину воды в надежде, что в ней найдет все ответы, и тогда впервые ловит себя на мысли: нет, это не просто страсть, хотя началось все именно с нее. То манила к себе, позволяя чуть больше взглядов и касаний незаметных, а то - не давалась вовсе, предпочитая ему общество сестёр на балу. Разожгла огонь, но будто бы боялась его пламени. И все же, Константин понял, что столько лет спустя, это уже перестало быть просто интересом, делом принципа. Те дамы, которые помогали ему забыться или снять напряжение после захватывающего вечера с его католической дьяволицей, забывались им, словно и не были в его покоях, экипаже или тени лабиринта. С ними было скучно. С ними было так... предсказуемо. И это не было плохо, но было что-то еще.

Что-то во взгляде Жанетты, чего не было в остальных, даже близких друзьях, кроме, разве что, Тадеуша Валевского. В них была искренность. Уважение. Обожание? Константин любил лесть, но всегда распознавал фальшь - даже замаскированный под филигранную братскую нежность, - и ничего с ней не делал. Наследнику престола не было надобности вестись на хитрые уловки чаровниц и товарищей, он говорил об этом Саше, еще будучи циничным подростком, ничего не изменилось по взрослении, и вот ему за сорок, а он все еще не верит ни в любовь, ни в дружбу, ни в правду, просто мирится с положением дел и снимает сливки с каждого события и каждой встречи. Все еще верит в действующую стратегию?

С ней не работает ни одна.

- Постараюсь исправить это недоразумение и навещать Вас чаще, графиня, - галантно говорит Константин Павлович и подает ей руку. Никаких вольностей. Конечно. Он помнит правила (её правила). За ними закрываются двери экипажа, и атмосфера тут же накаляется по мере того, как темнеют взгляды.

Если Вы не даете мне и шанса, держите на дистанции, то почему так смотрите? Константин полагает, что дело в его семейном положении, и это в целом справедливо. Такой красивой и утонченной девушке не пристало быть любовницей пускай и Великого князя, хотя и это бьет по его самолюбию. Не так сильно, как по ее, впрочем. Это он тоже начал понимать - начал, поскольку раньше приходил в исступление от льда и пламени ее характера.

- Позвольте мне поинтересоваться: как проходили ваши вечера? И простите вольность, я побуду немного нахалом, но посмею спросить, думали вы обо мне этими вечерами? Так, как думал о вас я... - он опускает ладонь подле ее платья, упирая в краешек сидения, смотрит неотрывно, смотрит голодно, но он все еще на цепи. Вам нравится, когда я пресмыкаюсь перед Вами, госпожа? Смотрите же, что Вы делаете со мной.