[indent]Ему прекрасные восемнадцать. Он, можно сказать, в самом начале своего жизненного пути. Его судьба прячется за утренним туманом, через который и силуэт чужого рассмотреть не сможешь, как ни приглядывайся. Ноги его босые утопают в траве, становясь влажными от холодной росы. Он даже не морщится, не пытается себя уберечь от дискомфорта, вызванного контрастом температур. Наоборот даже. Он наслаждается и бежит, бежит, бежит… Падает. Падает в стог сена, шумно выдыхает и смеётся. Заливисто, тепло, задорно. Так, как может искренне счастливый человек. Так, как может только он. А потом долго-долго смотрит в розовое небо, в нём пташки кружат, вырисовывают непонятные невидимые фигуры. И он тоже хотел бы быть птицей с разноцветным опереньем, взмывать в небо и лететь, лететь, лететь… Неважно столь куда, неважно столь зачем. Важна лишь свобода. Свобода, которой у них нет. Хотя, как думается ему, здесь всё зависит от того, под каким углом смотреть. Это как восприятие наполовину полного бокала. И в данном случае Мишель — оптимист. Унывать ему слишком рано, да и незачем.
[indent]Это ведь так страшно, когда огни юности в глазах погасают, а сердце окутывает непреодолимая тоска колючим одеялом. А из-за чего? Из-за того, что чья-то воля может определять судьбы других людей, которые якобы ниже, слабее (это совсем не так). Из-за несправедливости, как кажется многим жертвам чужого слова. Как кажется самому Бестужеву-Рюмину. Впрочем, над этим вопросом можно долго рассуждать, ломать голову и разбивать в кровь костяшки. Топить горечь событий в вине, предаваться унынию и скорее существовать, нежели жить. Подпитываться либо желанием возмездия, либо грёзами о прежнем порядке, либо всем сразу и ничем одновременно. И ведь выбирающих подобные пути слишком много вокруг отпустившего ситуацию юного прапорщика. Одна мина кислее другой. Но есть среди них самая-самая кислая. На неё стоит только взгляд короткий кинуть, а сердце уже кровью обливается от того, что улыбки на нём нет. А Мишель хочет её увидеть. Очень-очень. И пытается вызвать её своим добрым отношением к этому печальному человеку, что напоминает скорее призрака мстительного, нежели бравого офицера, героя детских грёз Бестужева-Рюмина. И причём срывается Сергей не на истинно виновного (хотя, думается Михаилу, в таком состоянии Муравьёв-Апостол мог бы это сделать, если бы имел возможность), а на самого прапорщика, что тянулся к нему, словно ребёнок к взрослому. И юноша смиренно закрывает глаза на это, потому что желание увидеть радость в чужих глазах куда сильнее собственной гордости.
[indent]Последняя, кстати, скребёт своими когтистыми лапами по стенам нежной души Бестужева-Рюмина. Но делает это пока ненавязчиво, крайне тихо и едва ощутимо. Подкрепляется это всё тем, что сам обладатель тихо шикает на неё, словно на провинившуюся дворняжку, живущую под крыльцом и скулящую время от времени. Бросает ей кусок хлеба — заверения самого себя в том, что ему непременно воздастся за смирение. И не нужны сейчас обиды, которые, впрочем, были бы весьма обоснованными. Но всё же… Улыбнись, Мишель. Всё хорошо. Ещё совсем немного, и ты непременно добьёшься чего-то гораздо большего, чем простая улыбка. Возможно, это будет даже дружба. Представляешь, как здорово быть другом настоящего героя?
[indent]От подобных мыслей его глаза загорались ещё ярче, сам он весь свет внутренний источал, выделяясь среди всех этих серых и угрюмых мужей — защитников отчизны. Не шёл — плыл, даже пританцовывал время от времени, насвистывая себе мотив какой-то песенки, слова которой уже и не вспомнить. Огибал все препятствия на своём пути, проскальзывал меж сослуживцев, выполнял идиотские указания с бóльшим усердием, закрывая глаза на вполне очевидный факт злой насмешки Муравьёва-Апостола. На смех старших товарищей лишь беззаботно улыбался, мысленно отмахиваясь, в действительности себе подобный жест позволял редко, дабы не нажить проблем от особо импульсивных личностей (таких здесь хоть ковшом черпай, да не вычерпаешь всех). И всё оно идёт своим чередом. Собственно… Нет, скорее здесь уместно следующее описание: всё идёт по бесконечному кругу. И каждый день напоминает предыдущий. И чтобы не увязнуть в этом однообразии, Мишель ищет нечто прекрасное каждый раз, открывает что-то новое как в местных красотах, так и в быте здесь живущих, обычаях местных и традициях. Как ни крути, а этот край кажется юноше чудным, но лишь отчасти, да и в самом хорошем смысле этого слова. Люди здесь живут замечательные. Весёлые такие, простые. И далеки они от жителей столицы. Чем-то напоминают тех, кто окружал прапорщика в его детстве, которое он провёл в Кудрешках. И тоска, что просыпалась в его сердце, тут же вновь засыпала под колыбельную, которую юноше довелось услышать в самые первые дни его пребывания здесь. Дивный, дивный край.
[indent]И встаёт он с первыми лучами, не проклиная этот день, а славя его и Господа, что даровал возможность ходить Михаилу по этой земле. Все утренние процедуры и дела привычны, они проходят с лёгким ветерком, что играется с листвой деревьев и светлыми кудрями прапорщика. День нынче тёплый, в небе ни единой тучки. Не наслаждаться им невозможно. И сейчас, в свободную минуту Бестужев-Рюмин подставляет своё лицо лучам солнца, забавно жмурясь, и совершенно не слышит, как под чужими сапогами склоняется покорно молодая травушка. Даже чуть вздрагивает, когда до него доносится чужое (как оказывается впоследствии, слишком знакомое) учтивое покашливание. Светловолосый разворачивается и улыбается шире, понимая, что перед ним стоит Муравьёв-Апостол. И он уже готов к новым поручениям и презабавным (ни капли) заданиям. Но… Но что-то определённо идёт не так, как должно идти по логике вещей. И в следующие секунды брови Мишеля стремительно взлетают вверх, когда он отмечает некую нерешительность со стороны обычно уверенного в себе и собранного Сергея. Что ж, этот день уже отличился среди всех ему подобных. Определённо. Это действительно любопытное открытие поселяет в душе Бестужева-Рюмина радость бесконечную. Юноша чуть склоняет голову к плечу, с откровенным интересом выслушивая собеседника. Сам молчит, не торопит стоящего напротив. И даже после того, как темноволосый заканчивает свою речь, выдерживает паузу.
[indent]«Что ж, господин Муравьёв-Апостол, Вы действительно умеете удивлять», — он мысленно отмечает это, ощущая искренний восторг от услышанного, переводит взгляд на предложенную руку и пожимает её. Не очень сильно, предельно мягко, тем самым пытаясь передать своё одобрение через этот жест.
[indent]— Сергей Иванович, я принимаю Ваши извинения. Я никогда не держал на Вас зла, не таил обиды. Все мы порой оступаемся и нуждаемся в прощении, — и вновь Мишель светится, сменяя задумчивое выражение лица привычным восхищением и почтением по отношению к этому человеку. — Верно, Вам совершенно не по нраву служить здесь, Вы огорчены, поэтому... поэтому и нуждались в том, чтобы выпустить пар. Такое бывает. Всё в порядке.
[indent]И это констатация факта, которую Михаил скрывает за предположением, отпуская ладонь брюнета. В следующий момент он кивает, продолжая:
[indent]— И благодарю Вас за приглашение. Для меня это великая честь, — и в этих словах, что могут показаться кому-то дежурными, куда больше искренности, чем в громких речах оратора, который брызжет слюной направо и налево. Михаил действительно рад, и сейчас сердце его юное счастливой пташкой бьётся в груди.
[indent]Этот день действительно праздничный, словно вторые именины.