И миллионы лет
Не научат
Мудрости двух секунд.
Они так долго ждали
И получат
Мой бесполезный бунт.
[indent] Яркие всполохи, дым, то ли от кострищ, то ли от оружейных залпов, на губах солёный металлический привкус. До сих пор. И тишина. Почему-то оглушающая тишина. Ему теперь до самой кончины будет казаться будто вокруг слишком тихо, будто нет сотен голосов, зовущих его по имени. От них нельзя отмахнуться, закрыть уши ладонями. От живых можно, от мертвых - никогда. От их голоса, от осуждающего взгляда. Не укрыться, не спрятаться, не спастись даже за самыми толстыми крепостными стенами. Они могут запирать его на сотни замков, он никуда не собирается бежать. От себя не убежишь. Стоит на мгновение закрыть глаза и перед лицом встает светлый сероглазый образ юного, только начавшего жить брата. Не защитил, не уберег, не уговорил... И еще миллион разных не. Кровь Ипполита на его руках, на его совести, как и кровь сотен других, не знающих даже, зачем был нужен бунт. Он просто позвал, а они пошли. Потому что верили, потому что любили. Чем он отплатил им за любовь? Вероятной каторгой да холодными острогами. А был ли вообще какой-то смысл? Губы искривляются в улыбке, больше напоминающей оскал. Он просто знал, что умрет, что они все умрут, и тянул-тянул за собой всё то, что любил и так бережно хранил до этой самой минуты. Хотел победить героем. Или умереть героем. Особенной разницы нет.
[indent] Он жмурится до боли в глазах и болезненно потирает виски кончиками заледеневших пальцев. Шаги гулко звучат по пустынным коридорам Зимнего дворца. Он старается держать спину ровно, хоть это и дается с огромным трудом. Сергей изранен и ослаблен долгим этапированием и бесконечными допросами. Сколько их уже было? Он знает наперед всё, что у него будут спрашивать. Бесконечная круговерть. Он отвечает чётко, не бросаясь в пространные рассуждения, только кратко и по делу. Вопрос - ответ. Ни шага в сторону. В ушах непрестанно звучит "Ваше имя", "поясните", "зачем", "кого Вы подстрекали к бунту", "знали ли Вы"... Неумолкающий хор. Сменяются лишь лица и звания дознавателей.
[indent] Ему всё равно. Сергей знает исход этого дела наперед. Знал еще там, в Василькове. Он смотрит на свои бледные руки и едва удерживается от соблазна потереть их о мундир, кажется, что под ногтями запеклась кровь всех тех, кто погиб в результате жестокого подавления восстания. Он скользит безразличным взглядом по стенам кабинета, оттягивая миг, когда встретиться взглядом с тем, на чью власть осмелился так дерзновенно посягнуть. Их взгляды, наконец, встречаются, и в глазах подполковника на мгновение вспыхивает огонь, тут же сменяющийся уже привычным безразличием. Он знает, что где-то уже подписывается его приговор. Сергею кажется, что он даже слышит звуки строящегося эшафота. Его личного эшафота, на который он ежедневно всходит после гибели брата.
[indent] "Вас повесят" - короткое абсурдное предсказание, вызвавшее у молодого полного жизни капитана недоумение. Когда тебе всего восемнадцать, кажется, что перед тобой открыты все дороги, а весь мир лежит у твоих ног. И ты несешься со страшной скоростью навстречу мечте о новой лучшей жизни... "Вас повесят" - уже звучит в ушах подполковника Черниговского пехотного полка Сергея Муравьева-Апостола, когда он сидит в контрактовом доме с другими членами Южного общества, обсуждая судьбу грядущего восстания. "Вас повесят" - стучит в висках несущегося по заснеженной равнине Сержа, пытающегося убежать от собственной судьбы. "Вас повесят" - читается в лицах погибших солдат, которых он поставил под ружье. "Вас повесят" - говорят навечно сомкнувшиеся глаза юного Ипполита. "Вас повесят" - сквозит в каждом вопросе генерала, проводившего первый его допрос. "Вас повесят" - отдается от высоких стен рабочего кабинета Его императорского Величества.
[indent] Он не пришел сюда, чтобы каяться, падать на колени, просить снисхождения к своей судьбе, заламывать пальцы в исступлении, рыдать и умолять. Он хочет, чтобы это просто поскорее закончилось. Какая разница, если конец истории известен всем, кто сейчас находится в этом кабинете. Его Величеству любопытно взглянуть на бунтовщика? О чем он хочет спросить его? На какие еще вопросы он не ответил? Сердце сводит болезненным спазмом. Только бы успеть попрощаться с семьей. Только бы позволили... Нужно объясниться, нужно столько всего сказать... Он подвел их. Лучший сын, любимый брат не оправдал надежд, не совершил того подвига, о котором грезил всю свою жизнь. Если сможет, он постарается вытащить хотя бы Матвея, раз не сумел уберечь Полю. Наверное, и правда следовало застрелиться тогда, в Любарах. Но ведь он давал слово чести, что никого не оставит, никого не подведет. Но подвел...
[indent] На мгновение подумалось о пылком Мишеле, которого он втянул во всё это. Он, конечно же, будет брать вину на себя, желая выгородить друга, страстный мальчишка. Но ведь Сергей старше и рассудительнее, ему должны поверить больше. Он должен сделать так, чтоб поверили.
[indent] В голове рождается какой-то шум - последствия ранения. И в этом шуме Сергей отчетливо слышит голос брата и других солдат, навсегда оставшихся лежать в холодной малороссийской земле. Они зовут его, они его ждут. Ничего, Поленька, скоро вы навсегда будете вместе. Ему бы только успеть спасти, кого сможет. Если... сможет.
[indent] Вопрос, пронзающий тишину, звучит непривычно, и Сергей отвлекается от зовущих голосов в голове. На столе лежит его дело с множеством рапортов и допросных листов. И вдруг вопрос о религии, о Боге. Ему, бесконечно верующему.
[indent] Он пожимает плечами, прежде чем начать говорить, слова, обращенные к нему звучат совсем не официально, как он привык за многодневное следствие.
[indent] - Просто каяться не в чем было, - голос звучит глухо, но лицо на короткое мгновение озаряется легкой улыбкой, - Мне нечего скрывать ни от Вас, ни от милости Божьей. Я говорил и говорю без утайки. 
[indent] Сомнения в нем заставляют как-то по-детски сморщиться. Подполковник Муравьёв не приемлет ложь и скрывать ему нечего. На мгновение его чуть шатает, но он тут же берет себя в руки. Быть до конца откровенным перед судьями. Но ему судья один лишь только Бог.

Истина неизменно пребывает там же, где Вера.
[indent] В кабинете стоит могильный холод, по крайней мере так ему кажется. Холод предрассветного эшафота. Холод вечернего тумана на богом забытом кладбище. Холод придорожного камня, который вместо креста установят на его могиле. Кесарю кесарево, а Божие Богу. Сергей зябко вздрагивает, когда перед ним ставят табурет, предлагая присесть. Вот, значит, как. Вроде как и не допрос это вовсе, а просто разговор двух мужчин. С той лишь разницей, что выйти из этого кабинета живым сможет только один. Да, его снова доставят в крепость, поместят в уже привычную камеру в Алексеевском равелине, будут не раз еще приводить на допросы и очные ставки. Но Сергей хорошо знает, что приговор его уже подписан в голове человека, что сидит напротив, и это читается в его уставшем взгляде.
[indent] Муравьёв на мгновение склоняет голову чуть набок, испытующе глядя на новоиспеченного Императора Всероссийского. Кажется, он спит не больше, чем сам подполковник. Под глазами залегли темные круги, и Николай явно борется с желанием потереть их от усталости. Нелёгкое бремя выпало на долю этого человека, и Сергей даже где-то его понимает, но и не понимает одновременно. Он хмурится, слыша слова Николая. Генералы-дознаватели, проводившие его допросы до сей поры, пытались выяснить, если не подробности восстания и пребывания в тайном обществе, то найти улики, обличающие подполковника. Вина его была уже доказана, но суровый приговор требовал улик и немало. Нынешний же император, не желая задавать привычные вопросы "кого подстрекал? что злоумышлял?", вдруг обращается к его совести, словно пытаясь понять. Дерзновенно посягнул, но что хотел этим доказать? "Зачем?" - крутилось в напряженном воздухе кабинета, пусть его никто вслух так и не озвучил.
[indent] - К счастью, не Вам меня судить, - вдруг срывается с губ Сергея, - Мой главный суд будет не на земле, но в Царствии Божьем. Только Бог есть мерило всему, всем нашим поступкам.
[indent] В кабинете повисает тишина, генералы, сидящие в дальнем углу, замирают, обращаясь в слух. Они видели уже множество допросов бунтовщиков и злейших врагов самодержавия. Что ж, вот еще один. Видя, что его не собираются прерывать, Сергей подался вперед, словно желая донести свои мысли до императора и боясь, как бы кто-то другой их не подслушал.
[indent] - Виновность человека определяют его намерения. Сами по себе действия ничего не доказывают, - у дальней стены кто-то из генералов не сдерживает громкий вдох, - Можно сделать много зла с самыми чистыми в мире намерениями и произвести величайшее добро с намерениями самыми превратными. Наш Божественный Спаситель - единственный непогрешимый Судья, поскольку, испытуя сердца, Он судит действия по намерениям. Однажды Он придет и воздаст каждому по делам его. И мне, и Вам, в том числе. Потому как... - Муравьёв на мгновение задумался, по лицу пробежала тень, - И у нас, и у вас цели правые, а способы преступные.
[indent] Он отклонился обратно, с силой вцепляясь побелевшими пальцами в край стола от накатившей головной боли и дурноты, и с трудом сдерживая стон, лишь невольно жмурясь. Показать слабость не страшно. Говорить, что думаешь, тоже не страшно. Даже умереть не страшно. Гораздо страшнее отступиться от своих принципов, от своей Веры. Предать то, чему был верен в своих помыслах долгие годы. Вот что действительно жутко.
[indent] Его не перебили, не попытались заткнуть рот, и он понял, что должен сейчас сказать всё то, о чем умалчивал на допросах, потому что там задавали не те вопросы, потому что там никому не нужны были его ответы.
[indent] - За свои грехи я готов ответить, - спина, сокрытая мундиром, натянулась как тетива лука; он признает, что они есть, он признает, что грешник, - Перед Спасителем. Но здесь Вы мой судия, и Вам решать, как поступить со мной, - он знает, что всё давно решено, они оба знают, - К бунту я никого не подстрекал, - вдруг звучит как-то по-особенному жестко и твердо, словно заранее отрепетированный текст, - Полк поднял сам. Один. Ни в какие тайные общества никого из своих офицеров не вовлекал. Они пошли за мной исключительно из-за моего авторитета среди солдат. И потому что... - Сергей на мгновение замер, вздрогнув, - Потому что любили меня.
[indent] Любовь... Бог есть Любовь. Бог есть мерило всему. Всем поступкам. Из любви ли он повёл за собой людей? Из любви ли они остались лежать на грязном снегу под Устимовкой? Или же исключительно из своего тщеславия и гордыни? Гордыня есть самый страшный из всех смертных грехов. Гордыня приведет его на эшафот. Гордыня водрузит холодный серый булыжник над его одинокой заброшенной могилой.
[indent] - Мысли мои были лишь о благе для моего Отечества, - прошептал Сергей одними губами, - Мы не хотели пролить ни капли крови... И не пролили бы.
[indent] Грохот молотков и рубанков в голове с каждой минутой становился только сильнее и сильнее.

Vincit veritas.
Побеждает правда.
[indent]Усталость тяжким ярмом наваливается на плечи, давит к земле, в которой ему скоро лежать. Стоит ли сопротивляться, барахтаться, цепляясь за жизнь, если исход уже известен? Больше всего на свете хочется покоя. Пусть его доставят обратно в крепость, в уже ставшую привычной камеру под номером восемь в Алексеевском равелине. Сколько узников там побывало до него? Может, сам царевич Алексей, погибший при странных обстоятельствах? Тоже бунтовщик и смутьян. Может, таинственная княжна Тараканова, погибшая во время наводнения в крепости. Никто не выходит живым из этого места. Крепость обязательно забирает себе жертву. Сколько их ей надобно? Сергей знает, что, получив его одного, крепость не успокоится. Ей нужно много крови, чтобы и дальше поддерживать жизнь в этом темном северном городе. Сколько узников уже погибло, а сколько еще погибнет в этих застенках? Подполковнику думается, что крепость - это живой организм, пожирающий сотни и даже тысячи несчастных душ. Он знает. Он был там ночью и видел испуганные глаза стражников, которые невольно сами жмутся ближе к одиночным холодным казематам, лишь бы не оставаться наедине с тишиной и темнотой тюремных подземелий. Ночами там ходят неприкаянные души, оберегая сон новых узников и в то же время сводя их с ума. Когда-нибудь и он будет в числе этих бедных призраков, навечно прикованных к месту своего последнего пристанища на службе у темного монстра, что живет за этими кирпичными стенами.
[indent]- Совесть есть единственное мерило всему, - тихо проговаривает Сергей, хотя это и не было вопросом, - Потому и судить меня должны по совести.
[indent]Следующие вопросы императора всероссийского звучат как сквозь толщу воды, под которую он разом ухнул и теперь не знает, где та единственная незамерзшая полынья, через которую можно выбраться. Мундир предательски стягивает грудь, мешая дышать, словно бы он тонет, задыхаясь от попавшей в легкие воды. Вопросы все эти он слышал уже сотню раз, и, кажется, они должны бы раздражать, но Сергей лишь хмурится, силясь вспомнить какие-то новые подробности, чего он еще не говорил во время следствия. Он не будет лгать, он не видит смысла во лжи. Он не переносит ложь. Лучше быть честным мертвецом, чем живым лжецом. Его так воспитывали, по-другому он попросту не умеет жить. Правда - часть его существа, самой его сути. И, если приходится лгать, никто не знает, как потом страдает подполковник Муравьёв, которому претит даже библейская "ложь во спасение".
[indent]- По поводу знакомых мне офицеров, государь, - он впервые обращается к Николаю, как подданный, хоть и не присягал ему, - Я уже пояснял, что тайное общество, в которое я был принять в 1817 году руководилось в основном Никитой Муравьевым, Александром Муравьевым, братом Матвеем, Якушкиным, Пестелем и князем Трубецким. О существовании в то время других тайных обществ я ничего не знаю, за исключением общества, возглавляемого Михаилом Фёдоровичем Орловым. Назывались они, кажется, Рыцарями правды. В последствии это общество слилось с нашим.
[indent]Сергей Иванович перевел дыхание, оглядывая притихший кабинет. Есть ли смысл в том, что он говорит? Они и так знают всё это не хуже его самого. К чему эти бесчисленные вопросы?
[indent]- Что же касается Южного общества, то там я, как уже показывал ранее, сошелся с Пестелем, Юшневским, Давыдовым и князем Волконским, членами южной управы. Целью нашего общества было введение конституции и представительского правления. Позднее к нам присоединился Бестужев-Рюмин, принятый мною в члены общества в 1822 году, - Сергей вздрогнул, произносить имя друга было особенно тяжелым трудом, но и отпираться от участия Мишеля в тайном обществе было бы полнейшей глупостью - он был взят с оружием в руках во время подавления восстания под Устимовкой, - Наибольшее влияние в Южном обществе имели я, Пестель и Бестужев-Рюмин.
[indent]Если бы он только мог, то спас бы каждого, кто когда-то доверился ему. Если бы он только мог лгать... Сергей порывисто вздохнул, изо всех сил стараясь не показывать своего волнения. Руки его попеременно сжимались в кулаки, что не могло ускользнуть и от взгляда допрашивающего его императора. Его единственная надежда оставалась лишь на то, что Мишель не наговорит глупостей, и ему многое проститься по юности лет и связанной с этим страстностью натуры. Хотя в глубине души Муравьёв точно знал, что друг не промолчит и утянет себя на самое дно вслед за ним.
[indent]- Во время Лещинского лагеря мне удалось свидеться с капитаном Тютчевым, с которым мы прежде служили в Семеновском полку. От него я узнал о существовании общества Соединенных славян. Я попросил Тютчева найти для меня устав данного общества. Устав был писан на одном листе, никем не подписан и целью общества в нем было прописано объединение всех славянских народов в один. Какими средствами общество хотело достичь сей цели, из данного устава мне ясно не было. Начальники же сего общества мне неизвестны. Из известных членов могу назвать из артиллерии: Горбачевский Борисов, Пестов, Андреевич. Чинов их не знаю. Кроме того, из Пензенского полка майор Свиридов, принятый мною в тайное общество, капитан Тютчев, тоже член нашего тайного общества, и Гробинский - чина не знаю. Из Черниговского полка: штабс-капитан Соловьев, поручики Кузьмин, Щепилло и Сухинов. Никаких других членов общества я не знаю, но, кажется, есть и поляки.
[indent]Сергей с силой сжал под столом руку, покоящуюся до этого времени на колене. Отчего у него спрашивают фамилии, ежели они всем и без того доподлинно известны? Муравьёв знал, что выжившие черниговцы не станут лгать, очерняя или обеляя себя и своего подполковника. Он верил им как самому себе. Только бы не Мишель со своей горячностью, только бы не наломал дров...
[indent]- Касательно начала восстания Черниговского полка могу пояснить, что я не призывал названных мною ранее офицеров начинать волнения в полку, - дыхание сделалось частым, а пульс, кажется, зашкаливал, отдаваясь стуком в висках, - Поручики Кузьмин, Щепилло и штабс-капитан Соловьев приехали ко мне, не зная, что я арестован. Я попросил их избавить нас с братом, и они, подвергая опасности свои жизни и свою честь, подняли оружие, помогая нам с братом освободиться из-под ареста. Видя рвение и преданность этих людей, я не мог дольше терпеть промедления, решив начать возмущение.
[indent]Но всё пошло не так, всё, всё пошло совсем не так, как он хотел, как они мечтали вместе с Мишелем. Как же хотелось ему сейчас обхватить голову руками, сдавив ее изо всех сил, чтобы выдавить все эти проклятые мысли из черепной коробке. Не думать, не сожалеть, не страдать, не чувствовать ничего.
[indent]- Единственное, о чем бы я хотел просить Ваше Величество, так это о возможности соединиться с братом, - наконец, проговорил Муравьев, понимая, что просьба эта никогда не будет удовлетворена. Но потеряв младшего любимого Ипполита, даже одна мысль о разлуке со старшим братом приносила невыносимые страдания душе и всему существу подполковника. Если Господь милостив, то с братом всё будет хорошо. "Всё будет хорошо", - так обещал совсем недавно Мишель, когда они подняли полк. "Хорошо уже не будет, mon Michelle, но ты продолжай надеяться, не сдавайся."

Мой бумажный кораблик
Хотел покорить океанские волны.
Где искать теперь берег,
И как обречённость смыслом наполнить?
[indent]Время тянется мучительно медленно, как мерзкая липкая субстанция, обволакивающая тело, сковывающая по рукам и ногам, тянущая свои скользкие щупальца к горлу и не дающая вздохнуть полной грудью. Время. Сколько еще его осталось у Муравьёва? День? Месяц? Полгода? Год? Нет, так далеко он не загадывал, но почему-то вдруг захотелось дожить до лета. Летом пойдут теплые дожди, вырастет высокая трава, зашелестят листьями деревья... Хочется лежать в могиле под каким-нибудь раскидистым дубом, роняющим на землю спелые большие желуди. Когда-нибудь они прорастут и появятся новые молодые дубки. Когда-нибудь он сам станет деревом, шелковой травой, мягким самшитовым кустарником, частью почвы под ногами... Кажется, осталось уже не так долго ждать. Будет ли вообще у него могила? Скорее всего незаметный холмик сравняют с землей, чтобы ничего не напоминало о том, что был когда-то такой-то, Сергей Иванов сын, тридцати лет от роду, смутьян, бунтовщик и опаснейший преступник. А доживет ли он до своей тридцатой осени? Увидит ли позднюю петербургскую весну? Встретит ли холодное северное лето?
[indent]Сергей вздрогнул, когда император упомянул бедного Ипполита, который горьким укором будет теперь навечно стоять перед ним, пока его собственные глаза не закроются навсегда. Перед глазами сразу предстал грязный сарай, где на полу лежали обнаженные тела убитых под Устимовкой солдат. Искалеченные, с разорванными ранами смотрели они в последний раз куда-то мимо Сергея своими невидящими взорами. Смерть уравняла всех: солдат и офицеров, дворян и простолюдинов. Был среди них и младший брат. Бледный, худой, с обезображенным выстрелом лицом. Вчерашний мальчишка, кадет, полный надежд и мечтаний, приехавший, чтобы воссоединиться с любимыми братьями, и оставшийся в чужой малороссийской земле навсегда, предпочтя смерть позору, нарушив главную христианскую заповедь. Они С Матвеем, закованные в тяжелые кандалы, на коленях рыдали над телом юного Ипполита, которому уже никогда не исполнится двадцать вёсен. Он никогда не выслужится до чина полковника, как мечтал в детстве, никогда не женится на добропорядочной москвичке, не родит десяток детей... Скоро сойдет снег, Нева освободится от ледяного плена, вернутся из теплых краев птицы, но его маленький Поля этого никогда не увидит.
[indent]Сергей посильнее сжал руки в кулаки, так что от напряжения побелели костяшки. У него еще оставался Матвей, Матюша. Он знал, насколько старшему приходится тяжелее, чем ему самому, на пороге какого отчаяния он, должно быть, сейчас находится. В крепости до Сергея доходили слухи, что Матвей решил уморить себя голодом, и тут же написал ему длинное письмо, где умолял не совершать необдуманных поступков, и вновь взял с брата слово, что он будет жить. Жить за них троих, любить и радоваться за них троих.
[indent]- Милость Ваша не знает границ, государь, - наконец, произнес Муравьёв, поднимая голову, - Я буду вечно молить Бога за Вас, - губы тронула едва заметная улыбка, делая его изможденное лицо светлее. Сергей говорил совершенно искренне.
[indent]Теперь он очень надеялся, что с братом Матвеем всё будет в порядке. Сергей сможет убедить его не отчаиваться. Но был еще один брат, Михаил, пусть и не по крови, но от того не менее близкий и родной. Подполковник знал, насколько положение того шатко, что бедный Мишель может в секунду перейти от восторга к отчаянию. Но просить о друге он не смел, итак уже исчерпав всю возможную милость для себя. Оставалось лишь молиться о спасении души раба Божьего Михаила.
[indent]- Явившиеся в дом Кузьмина в Трилесах, где нас арестовал подполковник Гебель, офицеры спросили, что им делать. Брат мой Матвей ответил - ничего, а я попросил избавить нас, - Муравьев вспомнил, что всё еще находится на допросе, где надобно отвечать по форме, - Я счёл наше задержание несправедливым, - подполковник гордо вскинул голову - да, он бунтовщик, но никакая крепость не заставит его отвернуться от своих идей, - Однако же... - Муравьёв на секунду дрогнул, - Я не хотел причинить вреда подполковнику Гебелю.
[indent]Эта вина была на нём. Признаться, Сергей не знал, что происходит в соседней комнате, он мог только догадываться, когда разбивал окно, чтобы сбежать, поняв, что началась настоящая заваруха. Гебель не был плохим командиром, и Сергей действительно не желал ему зла. Более того, был невероятно рад, узнав, что Густав Иванович остался жив.
[indent]- Признаю, - коротко ответил, наконец, Муравьёв, тут же дополняя, - Признаю, что не остановил названных мною ранее офицеров, желавших помочь мне и брату освободиться из-под ареста и напавших в результате этого на командира полка. Прошу заметить, что солдаты полка никакого участия в нападении на подполковника Гебеля не принимали.
[indent]Сергей Иванович замолчал. Император спрашивал его о мере наказания. Ответ крутился на кончике языка подполковника, обжигая, настаивая на том, чтобы сказал, объяснил свою правду. Да разве кому-то она здесь нужна? Муравьёв обвел коротким взглядом нахмурившихся генералов, постоянных спутников каждого его допроса.
[indent]- Государь, - проговорил медленно Сергей, взвешивая каждое слово, - Вы, должно быть, уже поняли, сколь умные люди решились противостоять Вам, сколь наделенные природой и Божьей милостью талантами невероятными. Прислушайтесь к ним и найдите этим достойным сынам Отечества столь же достойное применение их талантов и способностей. И да воздастся Вам сторицей за это.
[indent]Вот так - просто и дерзновенно. Но разве обреченному на смерть или вечную каторгу есть, что терять, или есть, чем ухудшить свое и без того незавидное положение?