Его уединенный, личный, отгороженный от всего того, этот мир. Кто бы мог подумать, что так сладко, так трепетно сжимается сердце, когда ты возвращаешься под своды своего дома. Уходишь с простывших, озябших улиц, снимаешь заледеневшую от петербургского ветра шинель, окунаясь в теплоту заботливых рук и покой. Пробуешь немыслимые прусские сладости, споришь о мелочах, говоришь одеваться теплее, понимаешь, что весь твой великокняжеский авторитет остался за порогом детской спальни, а тут - ты просто отец непоседливого любознательного мальчишки, громко требующего самое ценное- твое время и внимание. И ты привыкаешь, что самое горькое и ужасное, свыкаешься с этой сладкой рутиной, уже не мыслишь себя вне этих каждодневных обычаев, поэтому, когда случается что-то, что нарушает сей славный ровный бег, весь мир обращается к тебе темной стороной.
На следующий день после приезда в Аничков Михаила, Николай не находил себе места. Его упертая натура натолкнулась на стену полнейшего упрямства брата, в пору было злиться и бить неугодно кулаками, но они уже выросли из того периода, когда все споры решались таким простым и варварским методом. Решив оставить брата в покое, Николай погрузился в пучину раздражения и дурного настроения. За завтраком молчал и хмурился, чем вызвал у Александры неодобрительный взгляд. И это еще больше расстраивало. Оказавшись на шатком пути, где каждое неверное или верное решение приводит тебя к конфронтации с твоими близкими, Коля решительно отказывался идти на попятную. Не в его характере было уступать, тем более, что правда, как ему казалось, на его стороне. С Божьей помощью, а ни как иначе, он решил стойко, в одиночку, пережить эти жуткие недели прибывания Михаила во дворце. Пока все виделось ему в дурном свете, при всяческой попытке обернуть брата к откровенному разговору, тот пользовался умело своим умением общаться и уходил от признаний. Эти уловки, выученные Николаем еще с юных лет, работали теперь скверно, но сердцу не прикажешь, братской любви тоже. Коля мучительно вздыхал за рабочим столом, выходило, что он невольно теперь служит периной между осерчавшим Александром ( его гневное письмо лежит перед Николаем на столе с шести утра) и Михаилом, который, хоть свою вину и признает, но до конца не пытается быть правдивым, утаивая многое. Подвязавшись отвечать за поступки брата, Коля тем самым сковал себя по рукам и ногам, стоило ему качнуться в сторону одного из братьев, как второй тот час бы отреагировал весьма болезненно. Так и до ссоры было недалеко, оставалось полагаться на благоразумие Михаила, который с чести своей, долго думал и выжидал, но всегда принимал успешное решение. Другое дело, что времени у них нынче не было вовсе. Императорской твердой рукой было написано много, а среди строчек незримо читалось, что все виновные дОлжны понесть наказание не ранее конца недели, а кто воспротивиться желанию императора, утаит от венценосного брата правду - будет повинен более, чем сами дуэлянты. К обеду голова от мыслей разболелась нещадно, пришлось обед пропустить, да отправить Мишу на инженерный смотр одного, надеясь, что там он не найдет себе очередного приключения. Лакеи по настоянию лекаря проветрили натопленный кабинет, выстудив воздух, убрали с глаз долой все прочие донесения и папки, Александра принесла травяной чай и той самой, женской силой и уговорами, уложила Никки на диван, убаюкивая своим чтением. Он молчал о своих заботах, а она никогда не спрашивала, понимающе улыбалась, выжидательно смотрела, словно ждала, что вот-вот ее муж расскажет о том, что его так тревожит. Но Николай отмалчивался, помня про обещание, данное брату, хотя сознавал,  что поведением своим еще более ранит Шарлотту. Их уединение потревожили, доложив о приезде флигель-адъютанта Михаила, который просил, как ни странно, аудиенции именно у Николая. То, что Вольф все еще был приписан к Измайловскому полку, давало ему основание на прошение о встрече с шефом полка, но сам Коля не припоминал, чтобы тот самый Вольф когда-либо обращался к нему лично. Это выглядело даже забавно, Михаилу, вечно покрывающему похождения своего любимчика и известного бретера, по которому плачет тюрьма, этот визит не пришелся бы по душе. Алексей Федорович Вольф никогда не просит, дает в долг баснословные деньги, щедро одаривает нуждающихся и с ним весело - всегда резюмирует Миша, когда пытается найти оправдание своему адъютанту. Не далее, как на Новогодние праздники, слухами то было или правда, барон Вольф в угоду собственному нраву, противясь вводимой униформе, взял и публично прошелся в вычурном мундире по Миллионной, нисколько не чураясь генеральских чинов. На всякое замечание отвечал дерзко, вызывающе вел себя, а к вечеру в оном мундире нырял в пьяном виде к городовым в проруби, испив перед этим по бутылке водки на спор. Николай слухам верить не привык, но Вольф, при всей своей храбрости и верности Михаилу, числился в полку Николая давно, прочие офицеры смотрели на поблажки к барону с завистью, да и пример тот подавал не самый хороший.
- Просите, - с каким-то сожалением произнес Николай, вдруг осознавая, что беда, как правило не приходит одна. Михаил не зря так был привязан к Алексей Федоровичу, тот выражал его тайные желания, был образчиком свобод, для великих князей недоступных априори. И покровительство его было сверх меры, чистейшей воды изживший себя фаворитизм, эдакая миниатюра прошлых бабкиных лет, когда за безумства давали Первозванного.  Другое дело, что Вольф, вероятно, в этом союзе, имел большее влияние на Мишу, чем тот думал. Николай прикусил губу, хмурясь и разглядывая вошедшего барон пристальнее, чем сам того хотел. Бледный, нездоровый вид, нечеткая поступь, но мундир сидит идеально, лента темляка один оборот к другому, пуговицы начищены.  Значит, готовился. Одобрительно кивнув вошедшему в ответ на приветствие, Коля вышел из-за стола, не собираясь выстраивать между собой и гостем видимых барьеров. Он тут в первую очередь шеф полка, покровитель всех офицеров, даже таких "бедовых", купающих и себя и медведей в Мойке. Про медведя, украденного у цыган, ему Миша рассказывал, но то летом было, балаганы с цирками только на Царицыном поле встали. Коля заложил руки за спину, снисходительно глядя на своего фактически подопечного, помогать которому и быть опорой клялся при вступлении на должность шефа. С высоты своего роста и прошедших лет, Вольфу требовалась хорошая порка и заточение с покаянием непрестанным перед Богом, а не высочайшая милость. Понадеявшись, что именно за этим барон и явился, великий князь смягчил свой холодный взгляд , выказав тот час заботу:
- Вы не важно выглядите. Простыли? - упомянуть или опустить купание в проруби? Коля посчитал, что еще не время, поэтому просто оставил все как есть.

Вот они, офицеры еще недавно шедшей войны. Те, кто шел освобождать Францию, кому Париж кричал восторженное "Браво", кто не чурался титулов и происхождения, кому не мешало дворянство запросто общаться с солдатом, кого судьба выбросила, не готовя абсолютно, не на лакированный паркет бального зала, а в грязь, смерть, позор отступления, боль ранений и муки утрат.  Под Смоленском они, воспитанники доморощенных англичанок, немцев или французов, встретились в русле отступающей русской армии, имея короткое упоительное счастье общаться  и строить надежды, говорить о патриотизме и верить в победу. Такие Вольфы поднимали свои роты из груды тел, не гнулись от свиста картечи, вязли в весенней жиже по колено, но шли, добывая победу, нужную, как оказалось тот час, не только их государю, но самому последнему крепостному на окраинах России. Вчерашние лощеные, накрахмаленные вороты белоснежных рубашек быстро сменились жесткими воротниками походных мундиров, военная реальность обрушилась на сахарно-помадные еще павловские войска, тяжким молотом, оглушив каждого из мальчишек. Николай понимал, не меньше них самих, что теперь час родины оплачивать своим героям за пролитую кровь, муки и пережитый страх. Что им ордена, звания и деревеньки под Москвой жалованные, если в той войне они утратили то, что не вернуть вовсе - красоту, молодость, а теперь из-под пальцев уходит главное- их общая, выстраданная под тем же Смоленском, записанная лихорадочно в потертом дневнике под подушкой, мечта - дать столь великому, несгибаемому и единому в своем порыве русскому народу если не все, то многое, подтолкнув очередной час триумфа России. Им хотелось вершить, созидать не на малом, привыкшие разить цели и видеть дело рук своих, они и нынче оставались на какой-то невидимой для остальных войне. Против налаженного уже быта, порядков, законов, стесняющих дальность полета их мысли. Николай отчетливо понимал, что необходима подготовка иных кадров, вливание иной крови, чтобы баланс этот утихомирил жар в жерловине вулкана. Другое дело, что бОльшую часть всего обученного офицерского состава Россия оставила на полях сражений, а воспитание иного поколения требовало время. Ресурса, которого у страны катастрофически не хватало. Мир менялся с такой стремительностью, что стагнация нынче была постыдной для добротной страны. Но Александр  выжидал, терпеливо объезжал полки со смотрами, вновь обращенными в засахаренные павловские армии с балетными маршем и звуком флейты. Поселения разрастались, служба дворян обернулась для них пудовыми кандалами, где орден и чин пригвождали к полку на весь срок намертво. Любое инакомыслие обращало всю инженерию эту в тар-тарары, а  потому жестко пресекалось даже в воспитанниках кадетских корпусов.
Еще требуется пять, шесть лет, прежде чем на места таких как Вольф, придут послушные, исправные винтики и шестерни, не вкусившие надежд Отечественной войны. Общий патриотизм в этих сердцах будет гореть ясным пламенем и толкать их на выслугу, но дровами для оного уже не будет ни обида, ни желание перемен безумных. Все встанет на свои места. А пока такой грозной, неукротимой и неуправляемой ( Коля поморщился неохотно, признавая неумолимый авторитет того же Вольфа в своем полку, которого солдатня любила не в пример больше своего шефа, порох видевшего только в корпусах инженерных строений) силе требовался спуск пара, дабы не прорвало заслонки от жара.
-Сядьте, -  Николай кивнул на диван, проглатывая новость, словно горькую пилюлю. Ни единый мускул на лице мужчины не дрогнул, только в горле пересохло. Пока Вольф боролся с правилом этикета, а может и со своей гордостью, которая диктовала тому стоять вопреки слабости, Николай отвернулся к столу, выплескивая из белоснежного фарфорового заварника в свою кружку остывший чай. Темная вода залила собой белое донышко, подрагивающими руками Коля поднес край чашки к губам и жадно проглотил горечь вместе с гневом. Не самое плохое, что передалось ему от матушки: холодное и трезвое самообладание, которое пришло на замену юношескому максимализму, помогало в эти годы более, чем опрометчивые скорые поступки.
- Я мог бы догадаться. К чести своей, Михаил Павлович, ни словом, ни делом не выдал вас и причину вашей дуэли, - звякнув некрасиво о блюдечко чашкой, Коля рассеянно обернулся к Вольфу, тщетно пытаясь справиться с выражением брезгливости на лице. Он готов был удавить офицера, поднявшего руку на своего командира, собственными руками, а вынужден проявлять осмотрительность в угоду данному брату обещанию, в угоду положению, в котором очутился, но все это меркло перед одним неоспоримым фактом - всякое неверное решение могло возмутить Вольфа, могло подтолкнуть того пойти против всех, ведь терять таким отчаянным людям нечего. Кто знает, остались бы измайловцы в своих казармах, явись туда любимец-офицер, герой войны и призови к честности суда начальство во всеуслышание.
- Примите мои соболезнования, Алексей Федорович, - задумчиво произнес Николай, отыскав взглядом письмо от императора. Если следовать неукоснительно братскому наставлению, то Вольфа следовало немедленно отправить в Петропавловку, лишив и погон и титула, словно военного преступника, содержать там в кандалах до окончания хода расследования, но итог ясен: расстрел, по факту покушения на жизнь своего командира подчиненным.
- Вы пришли с повинной, один этот поступок дает вам право носить офицерский мундир. Зная вас, но не зная причины вашего конфликта, я всё еще убежден, что обстоятельства, принудившие вас к дуэли, довлели над вашими принципами и моралью дворянина, снискавшего особое положение у императора,- выдохнув с силой, но все равно продолжая ощущать, как задыхается, Коля дернул на себя воротник мундира, распутывая удавку, нарушая свои же жесткие правила. Ему сейчас не до внешнего лоска, за которым не спрятать той надвигающей трагедии, что грозит разорвать дружбу его с братом.
- особое положение у Михаила Павловича. Вы дружны, ваше влияние на него более положительно, чем обратно, как бы не говорили злые языки. Он проявляет стойкость и похвальное убеждение в своих начинаниях, полностью беря нынче ответ за произошедшее. Однако, я, как шеф полка, в котором вы числитесь, принужден в кротчайшие сроки после вашего признания направить вас в Петропавловскую крепость до окончания расследования и содержать там под арестом. Менее военным уставом, более волей императора нынче руководствуюсь я, хотя понимаю, что ступаю на тонкий лед. Гнев Александра Павловича сойдет не сразу, счастье ваше нынче в том, что рано утром его императорское величество уехали в Полтаву, - Николай горько усмехнулся, можно было и не ожидать от брата, что тот останется в Петербурге на долгое время.
- Благодарите Бога, снежный февраль, вашу судьбу, кого угодно, но у вас есть не более двух недель, покуда гонцы не привезут иного распоряжения от его величества, кроме как уже имеющегося, в котором он просит отыскать виновных, -Николай сминает плотный конверт с вензелями брата, словно разом сминает и свою гордость. Та, зажатая в тесный кулак, колко напоминала о себе, требовала отмщения, взывала к всепоглощающей власти великого князя. Коля прикусил губу, уверяя себя довериться если не Вольфу, то Михаилу.
- По приезду вы должны самостоятельно явится в крепость под арест, отписав при этом прошение перевести вас из лейб-гвардии в армию. Подготовьте все бумаги для передачи своих незавершенных дел, ваш приемник на должность флигель-адъютанта великого князя обязан найти всё в полнейшем порядке. И еще...после вашего ареста общение ваше с Михаилом Павловичем будет всячески пресекаться по суду и по воле императора. Если конфликт ваш не исчерпан и обида осталась, мой вам совет, отпишите ему перед отъездом, - тихо проговорил Николай, отводя взгляд. Он не выдержал, не смог смотреть в лицо Вольфа, такое правильное и открытое, не ждущее от Николая ничего, но в угоду законам и правилам, шедшее на плаху добровольно.
Снег за окном повалил с новой силой, окутывая мир в белый саван...саван грядущей смерти.