Выпрошенный и такой долгожданный отпуск был куцым, что откушенный у собаки хвост. Он так же весь год маячил перед самым носом Павла, он даже поспорил в Петром, что поедет нынче в Англию, да ускользал непременно в самый неожиданный момент. Пришлось ставить братьям ящик шампанского, да за опустошением оного, сетовать на службу, ставшую нынче не в пример строгой. Винить события декабря прошедшего года никому и в голову не приходило, все трое умолкали тот час, едва разговор заходил о тех смутных и странных событиях. Повышение Павла, равно как и его участие в подавлении восстания, несомненно красноречиво говорили о том, что оба брата была непричастны к делу заговорщиков, однако совесть их была не спокойна. Недосмотрели, не разобрались в товарищах, а может, не хотели видеть тех изменений в друзьях, что стались с ними по факту их общения с бунтовщиками. В тесном кругу как только не называли кавалергарды своих сослуживцев, нарушивших не только присягу и поправших честь и доверие друзей, но сор из избы выносят только для злого умысла, а зла тем несчастным, что были сосланы в Сибирь на долгие годы, никто не хотел. Бог и без того преподал им достойнейший урок, так что теперь желать плохого тем, чье горе во сто крат больше, ведь на их совести смерти не врагов, но братьев. Павел был счастлив, чего греха таить, повышению и назначению в штаб, дел прибавилось, мыслить о былом с каждым днем становилось все тяжелее, время бежало своим чередом. Лето с трехнедельным отпуском прошло быстрее ожидаемого, поездки в Англию не случилось, добравшись вместо Туманного Альбиона до Кисловодска, прожив там в без малого две недели в компании отставного генерала Рыльского, пьющего более вино, чем соленую воду, Павел отбыл обратно в Петербург в скверном настроении. Предстоящая служба невольно связывала его по рукам и ногам, а близость генералов всех мастей, от звезд и крестовых которых рябило в глазах, только усугубляло положение.  Бесследно испарившееся облегчение после повышения, обернулось к лету тяжким предчувствием, братья писали скверные новости о судьбах заговорщиков, скупо описывая настроение народа в Петербурге, но и по коротких строкам из посланий было ясно - тяжесть будущей расправы, сколько законной она не была бы, ляжет на плечи не только одного императора.
Мысли эти невольно привели Павла в его последний день отпуска к набережной, где напротив возвышалась крепость, гнетущим видом своим вызывая мрачное опасение. Если бы Павел мог все исправить, даже в рядах своего полка! Но сейчас ему казалось, что все, что сделано им тогда - недостаточная часть из всех его возможностей. Выходит, променял он дружбу офицерскую на эполеты адъютанта?
Мысли его прервались из-за знакомого голоса, что отчаянно проступал среди прочего гула набережной. Поль обернулся, растерявшись от неожиданной встречи. Менее всего ему верилось, что судьба так благосклонна к обычному своему солдату и раз за разом преподносит столь щедрые дары.
- Анна Алексеевна! Вы ли это? Господь милостив и я вновь вижу вас, - ветер подул с Невы с такой силой, что Павлу пришлось придержать шляпу двумя руками. Он преодолел то небольшое расстояние, что разделяло их, за несколько секунд, сияя начищенной монетой от радости встречи.
- Как вы тут оказались? А где ваша матушка? Николай, ваш брат? - поискав взглядом хоть одну знакомую фигуру, Ланской смутился. Анна Алексеевна была одна, ее экипаж стоял чуть поодаль, но и только. Офицер отвернулся от нового порыва ветра, что ударил в лицо, зазвенели наконечники аксельбант, Павел раздраженно оправился, повышение повышением, но натуру не спрячешь на новеньким мундиром. Отдав знакомой даме честь и задорно улыбаясь, Паша не скрывал, как ему приятна внезапная компания. Ему есть что рассказать девушке, да и она должна с ним обязательно поделиться новостями.
- Господь то или судьба, но вот мы и снова свиделись, Анна Алексеевна. Только место для разговоров и прогулок не очень подходящее, - кивнув на очертания крепости, Павел Петрович пропустил девушку впереди себя, предлагая жестом пройтись по тенистой аллее.
- Простите, я не писал много, но Наталии Григорьевне отправлял на Рождество посыльного, вы, верно, знаете,- знакомство с родственниками Анны Алексеевны состоялось давно, на одном из балов, данных в честь именин императрицы, Александры Федоровны. Паше до сих пор неловко, как скомкано и сумбурно тогда все случилось, и он благодарен матушке Анны Алексеевны за понимание и теплое отношение к вояке, привыкшему к обществу лошадей более, чем к дамскому.
- А после на Пасху посылал поздравления...только вы не отвечали..,- запнувшись в словах, Павел остановился посреди дорожки, что шла под покровом разлапистых дубов, защищая праздно гулящих горожан от  ветра с Невы. От внезапного осознания того, что мог оказаться слишком навязчивым и того даже противным для Анны, Павла бросило в холод. Он сглотнул и в нерешительности спросил:
- Вы...не писали мне...от чего?

Как же иногда не хватало такого общения.Простого, ничем не обремененного, без душных стен и посторонних ушей. Павел улыбнулся своим мыслям, Анна Алексеевна изменилась. И не только внешне, ведь красота ее раскрылась в полном цвете, набрав тот привлекательный магнетизм, который заставлял тянуться к ней, но и в интонации сказанных слов улавливался опыт уже не юной девицы, а той, которая столкнулась с жизнью. Ланской вздохнул, сожалея по -своему, что метаморфозы эти происходили без него, наблюдать за взрослением Анны было бы интереснее, чем сейчас уже найти ее уже полностью определившейся в этой жизни.
- Служба, Анна Алексеевна, заставляет прибывать в Петербурге. После печально известных событий на Сенатской, меня повысили и перевели из гвардии в свиту Его Величества. Жалею немного, сплошные хлопоты, а летом вовсе не до лодочных маневров, -  припоминая первую встречу, Павел невольно покраснел, а затем проследил за взглядом Анны Алексеевна. Та невольно или вольно, раз за разом всматривалась в очертания крепости, и тогда лицо ее накрывала едва уловимая тень усталости и тревоги. Паша замолчал, не зная, как поступить верно, он отчасти догадывался, что могло служить причиной нахождения столь молодой барышни в окрестностях крепости в одиночку.
- Наслышан. Точнее начитан. Приказ Его Величества разослан еще два дня назад, - неохотно проговорил Паша, опуская голову и избегая всяческих взглядом Анны Алексеевны. Ему почему то было стыдно перед теми, с кем приходилось общаться, кто так или иначе был причастен к сложившейся ситуации. Прошло пол года, а эта неловкость в кругу его друзей не пропадала. Думать, что мог все изменить или как то повлиять, становилось с каждым днем все невыносимее, осознавать, что ты немного счастливее тех, у кого друзья или родные попали под суд- еще невыносимее. Быть на их воне ярым сторонником справедливости - плевое дело, да ты попробуй, найди эту справедливость в судебных терниях. Ланской помедлил, но все таки продолжил:
- Боюсь спросить, неужели вы имеете отношение к тем, кто приговорен? Не поймите меня не верно, Анна Алексеевна, я служу верой и правдой Его Величеству, верен той присяге, что дал в декабре, но чем больше я говорю с родными осужденных, тем сильнее я начинаю сомневаться в справедливости судебной системы, - осторожно обронил Павел, оглядываясь на крышу Петропавловской крепости. Признайся сейчас Анна Алексеевна, что посещала родственника -арестанта, Паша бы не удивился. Все сошлось бы. И хмурая тень на прекрасном лице и едва заметное напряжение плеч.
- Простите, может я вмешиваюсь не в свое дело, может и вовсе не стоило говорить об этом. Но завтра я невольно буду среди тех, кто собственными глазами увидит исход этой жуткой истории. И как знать, где искать в ней правду, кому верить?  Если доверять сухой бумаге, то выходит, что мы с вами общались все эти годы не с друзьями или родными, а с убийцами, только и помышляющими об убийстве Его Величества, - задумчиво проговорил Павел, неохотно представляя себе, что было бы, если бы Петр или Сергей оказались в числе тех, кто встал бы ту сторону 14 декабря. Смог бы он вывести кавалеристов ?
- Достойны ли те, кого мы любим, нашего прощения...я говорил с женами офицеров, слушал и читал просьбы родни обычных солдат. Думаю, что мы вовсе не вправе ни прощать их, равно как и осуждать, потому как сам факт прощения уже говорит о нашем предательстве по отношению к тем узам, что связывают нас. Нет, Анна Алексеевна, я вовсе не имею право утверждать это, поскольку я далек от того горя, что постигло родных арестованных и подсудимых, более того, я по долгу службы призван исполнить этот удачный приговор, но...я и сам виню себя, мне кажется, я ничего не сделал, не остановил и не рассмотрел в поведении друзей своих предосудительного. А мог бы,- горячо выпалил Павел, хватаясь за эфес сабли, едва сдерживаясь, чтобы не взять руку Анны Алексеевны в свою.