В последнее время отец не был похож сам на себя - казался подозрительнее и мнительнее обычного, и это не могло не беспокоить не только его сыновей, но и ближайшее окружение. Дворяне были им недовольны, да и солдаты тоже устали от бесконечных маршев и строев, жесткой дисциплины и тиранического поведения императора Павла. Константину все чаще хочется закрыть уши и палить из пушек, дохлыми крысами или настоящими ядрами на поле боя, чтобы приглушить навязчивые тревожные мысли, привычным способом справиться с эмоциями, которых внезапно стало чересчур много.
Константину 22 года и ему как никогда хочется уйти на войну. Общество вояк и генералов куда ближе, чем общество своей же семьи, между членами которой нет согласия и единства, нет никакого взаимопонимания - сплошные упреки, обиды и обвинения, скандалы и интриги, как будто бабушка все еще жива, как будто невидимая рука злого рока заставляет играть всех на две стороны. Романовы давно поделились на два лагеря: екатерининский двор и павлов, но даже когда великая бабушка почила, долгожданной оттепели между родственниками не произошло. Константин никогда не жаловался, а взамен этому требовал только одного: не нагружать его чувствами и сантиментами, не заставлять отворачиваться от отца и уж тем более - не учить его жить. Не от этих людей ему выслушивать нравоучения и советы, не их жалеть за тактические ошибки в общении с августейшим монархом. Вообще, философия жизни Кости сводилась к одному - меньше участия в делах семьи и государства. Детей, наследников и родни и так слишком много, чтобы волноваться о будущем. Он очень давно уяснил истину, что при правящем монархе ему все равно не добиться ничего, как и не быть услышанным. То ли дело война. Но и ее не было, и Костя сходил с ума от скуки и безделья. Тем временем, отцу становилось все хуже...
По крайней мере, так казалось. Костя часто замечал за ним странности, вспышки гнева, не всегда уместную подозрительность. Павел был эмоциональным, но не совсем стабильным. А еще Константин замечал многое из этого списка за самим собой, и это совсем не добавляло оптимизма. Он видел, как страдали близкие люди от его эксцентричности, буйного нрава и резких слов. Видел - и не мог ничего с этим поделать, возможно, потому и избегал всех этих разговоров о чувствах, о любви и прочих домостроевских заветах, которыми жили все вокруг - от Зимнего дворца до Тобольской губернии. И все же, когда тебе двадцать два - задумываться о переменах в себе не особо хочется, как и не видится проблема. Оставить его в покое - значит жить, не зная бед и лишений. Неужели это так сложно понять?
Этого не понимает даже Павел, когда задает сыну бестактные и порой грубые вопросы в лоб, не планирует ли его родной сын какого предательства. Константину едва удается подавить гнев и возмущение от того, что его кумир, его любимый и обожаемый отец, смеет сомневаться в нем! И это повторяется снова. И снова. И снова... Под разными предлогами, разными намеками, частыми приглашениями сыновей в Михайловский дворец для личных бесед или же семейных ужинов. Без жен - ни Анну, ни Елизавету, что были выбраны покойной императрицей, - Павел не переваривал на дух вместе со своей супругой. Костя часто бросал взгляды на Александра, пытаясь понять его эмоции, быть может, найти отражение своих. С осознанием собственных чувств у него всегда была проблема, но у Александра был талант их маскировать. Костя знал, что порой один на один его брат может быть откровенным (немного, но и этого достаточно, чтобы адаптироваться к сложившимся обстоятельствам, взять на заметку, каким курсом лучше следовать в политике отношений с семьей), так что хотел поговорить с ним тет-а-тет. К тому же, разговор давно назревал. Хоть Константин и убеждал себя, что ему наплевать на пересуды и интриги, в которые его бесконечно хотели втянуть, он не мог не понимать, что поведение императора и его законы вызывают все больше недоверия и недовольства. Век дворцовых переворотов закончился, но еще не оборвался. Но Павел не хотел никого слушать. Костя знал, что не послушает отец и его. Стоило ли предупредить императора о том, что дворянство может стать угрозой для его правления? А если да, то как именно... Нужно было действовать хитро и осторожно, тактично обходя острые углы и главное - не провоцировать безумие неосторожными заявлениями. Может, был и другой выход - и наверняка, Александр Павлович знал о нем.
Константин подошел к двери кабинета, задержавшись ненадолго у порога: постучать или пройти так? Чаша весов опустилась ко второму варианту, и Костя тихо прошел внутрь. Заметил спину Александра, что усердно перекладывал документы из руки в руку, словно стараясь сосредоточиться. Он о чем-то задумался. Костя делал также, когда волновался. Брат все же его заметил своим феноменальным шестым чувством. А, может, в свете всеобщей подозрительности, Александр не мог расслабиться.
- Саша, - царевич кивнул в знак приветствия. Прикрыл за собой дверь и прошел ближе к центру кабинета, но не нарушил некоторую дистанцию между ними. - Думаю... он совершает ошибки. Ведет себя неосторожно, но винит во всем окружение. - Честно заметил Константин, безотрывно глядя на Сашу, чей взгляд блуждал по комнате, цеплялся за другие вещи, но не лицо брата. Тогда Костя спросил: - Мы можем что-то сделать для него? Он становится неуправляем с каждым днем, но, быть может, есть шанс достучаться до здравого смысла? Мы с тобой его первенцы... Он должен послушать нас. - Должен? Император всероссийский кому-то что-то должен? На секунду стало стыдно за подобную мысль. Но Костя и впрямь было понадеялся, что вдвоем они точно что-то придумают: придумают, как спасти отца от (само)разрушения, спасти Отечество. Сколь безразличным не казался царевич к внутрисемейным распрям, все же он любил свою семью. А они все привыкли носить маски. Так безопаснее.

Мерные шаги по комнате в псевдо-марше: раз-два-левой; раз-два-левой; — воспоминание откуда-то всплывает подобно мертвецам Невы, воспоминание как они с Павлом отправились на охоту. Косте тогда было восемь или девять лет, он уже точно и не помнил, но в тот день он был по-настоящему, по-сыновьи счастлив, чего больше не будет в его (их, Романовых) жизни. Павел проводил мало времени с детьми, в чем была вина, пожалуй, императрицы, а не характера Павла, и это событие как-то по-особенному отпечаталось в сердце и памяти Константина. Отец, восседающий на коне, несколько гончих, ружья, одно из которых больше маленького принца в несколько вершков, несколько солдат, в любой момент готовых выстроиться в шеренгу и проиграть учения ради забавы венценосной семьи. Маршировали по поляне, строили свой маленький гарнизон из солдат в охране у каменных руин, представляя, что это крепость, великолепный форт, настоящая королевская резиденция. И как немногим позже они затравили зайца, скача по обе стороны от беглеца, сопровождаемые лаем гончих псов, как Павел Петрович похвалил младшего сына за хладнокровие и целеустремлённость, готовность следовать за отцом, будущим императором, в самую гущу событий — такой и на поле боя будет блистать, прикрывая спины своих солдат, храбро бросаясь в атаку или уводя от встречного огня; с таким надёжно, и хотя ему всего восемь, проявленная отвага говорит об обладателе гораздо больше.
Тогда Костя подумал, что отец ему доверяет и говорит искренне. Кто знает, как было на самом деле? Но ему до сих пор хотелось верить, что те слова были не пустым звуком и не проблеском здравомыслия во мраке сознания Павла: но то лишь обыкновенная надежда, свойственная ребёнку своего родителя, слепая вера в то, что ты уникальный, любимый — не для бабушки, не для супруги, а для отца или матери. Но с тех пор они не были столь близки. Потом, уже будучи императором, Павел пожаловал сыну титул Цесаревича и похвалу за доблесть во время походов Суворова — дал очередную надежду на оттепель в отношениях. Однако это не было попыткой наладить отношения с детьми, конкретно с Константином, которому это было нужно — словно от одобрения отца зависела его жизнь, что было, конечно же, не так, но добавляло ненужной, излишней досады. Неужели всем достаётся чья-то любовь: Александру — любовь Екатерины и Элизы, Николаю — любовь отца, а ему... любовь старшего брата? Да, старшие братья были добрыми друзьями друг другу, но иной раз Косте казалось, что Александр не любит никого... никого кроме себя самого. И во всем этом уравнении единственной переменной оказывался он, Константин. Ни здесь, ни там. Вот и выходило, что среди гвардии у него было больше уважения, чем внутри семьи. А он не был плохим. Он был собой. Он точно знал, что был хорошим человеком — не без своих демонов, но и не чудовище. Просто чудак, который всегда был немного сам-по-себе, как подаренный кот: вся любовь достаётся поддающейся дрессировке собаке, а его подходят только погладить, потому что не любят рисковать, заранее не зная, возвратятся ли со следами от острых когтей.
Но вот сейчас пришли, чтобы погладить. Костя не против, лишь бы в этом желании была искренность: фальшь он чует за версту и оттого быстрее закрывается. Но от Александра не веет опасностью, напротив, Константин впервые за долгое время видит его таким взволнованным, если не напуганным. Саша был загадкой для всех, даже самых близких, и разгадать шифр его настроений было практически невозможным. Костя часто спрашивал его об эмоциях, желая скорее понять самому природу чувств, чем заглянуть в глубины чужой души, но Александр не углублялся в самоанализ. А больше Косте не к кому было обращаться. И он до сих пор испытывал проблемы не только с выражением чувств, но и их принятием: как принять то, что сам же ставил под сомнение?
— Я понятия не имею, что говорю, Саша. Ровно как и не знаю, в каком мире живу... Из-за поведения отца, его подозрительности и мнительности, этих бутафорских стен, сквозь которые нас наверняка прослушивают его шпионы, — сказал он через призму своих переживаний, пропустив ту часть, где Саша говорил о твердолобости отца, на желающего слушать рациональные советы. Не выглядело ли это поведение похожим? Ну, Костя был более остальных похож на отца. А, может, ему нечего было добавить к речи Александра, и он решил присесть за стол, принимая его приглашение, и высказать то, что ощущал: — Чувствую себя аквариумной рыбкой. Бессмысленно мечусь от стены к стене, питаюсь, живу по инерции. А все проходящие мимо смотрят, бьют по стеклу, ожидая - чего? - забавной реакции? Хоть какой-то реакции? Нет, Саша, такая жизнь не для меня. — Покачал головой, сложив руки на коленях.
Теперь черёд Александра говорить. Пускай у них часто расходятся взгляды на одни и те же вещи, но они всегда прислушиваются друг к другу. Право, кроме как с Суворовым, Константин Павлович ни с чьим мнением не считался. Почему мнение брата было ему так важно? Может, они повязаны кандалами — и последствия принятых ими решений влияют на две жизни как взмах крыльев бабочки, провоцирующий ураган? Слишком много факторы связывают жизнь Кости с будущим императором. Пусть сам он этого не хочет, снова будто бы с сожалением говорит о том, что не хочет власти, а у Кости от этого неприятно сжимается комок нервов в животе, стягивая нутро тревогой. Если не Саша, то кто? Конечно же, Константин.
Он не озвучил этот вопрос, но точно отложил его на некоторое время — может, минуты, а может чуть больше, — гораздо интереснее было послушать Александра, который казался взволнованным. Достал портсигар с вензелями из кармана и прокрутил в руках.
— Я не буду этого делать. Может, я не считаю этот союз ошибкой, может, правду откроет недалекое будущее. Я лишь хочу... Вернуть его доверие? Не только к нам. Все же я надеюсь, что он не выжил из ума и поступит правильно. — Сам себе не веря, произнёс Константин, и постучал портсигаром о дубовую поверхность стола. Поднял на брата разочарованный взгляд, сказал: — Если офицерская честь для него ещё хоть что-то значит.
Они ещё не знали, что завтра будут арестованы.
Константин подвинулся ближе к столу, чуть наклонился корпусом вперёд и протянул руку, коснувшись ладонью манжета чужого камзола.
— Ты не хочешь занять его место. И я не хочу, даже больше твоего. Но ты займёшь однажды. А до тех пор, мы должны держать своё слово и показывать ему свою верность, потому что поклялись. Сделаем это ещё раз, если потребуется. Ты со мной? — Костя поднял белёсые брови с виноватым видом, какой-то мальчишеской растерянностью. Они снова одни против целого мира.

Отредактировано Константин Романов (2021-01-01 19:14:32)

— Не пойдёшь, вы даже слишком не похожи друг на друга. Ты всегда будешь прагматичнее каждого из нас. Каждого ныне живущего Романова. — Костя позволяет себе улыбнуться, но улыбка эта, тонкой кривой линией сложившая губы, скорее напоминает меланхоличную ухмылку. Он понимал, что при всей присущей ему бесчувственности, ему никогда не стать практичным, как Александр. Наследник престола единственный, кто унаследовал черты своей бабушки.
Константину ничего не стоило говорить приятные и правдивые вещи про людей. Но он этого почти не делал. Замечал, ценил, но редко озвучивал своё уважение. Супруга считала его жестоким, тираничным, не умеющим сочувствовать и уважать. Но если бы он хвалил окружающих его людей слишком часто, то они считали бы его мягкотелым и податливым, могли бы воспользоваться его слабостью и подвести доверие. Он сам не привык к восхищению и лести. А слова поддержки и вовсе воспринимал, как что-то чужеродное, не искреннее — словно кому-то от него было что-то нужно. Только слова Александра внушали ему уверенность, заставляли прислушиваться и крайне редко искать в них двойное дно. Поэтому Константин отвечал брату взаимностью, допуская в его адрес комплименты, будучи точно уверенным, что Саша его услышит и не усомнится. Ведь Костя никого не баловал пустой похвалой, всегда стремясь к идеализму. Но что, если брат был идеален? Вот так просто: идеальный принц Александр. Ни у кого в этом не возникало сомнений.
Но сейчас. В эту самую минуту. Александр выглядел изнуренным.
Костя не был знатоком человеческих душ и эмоций, но все же одну черту он всегда определял безошибочно, и эта деталь — утомление. Нервное ли, физическое... когда ты настолько изнурён независящими от тебя событиями, то приходишь в упадок духа. Не хочется пить и есть, но возникает потребность в частом курении. Брат хмурит лоб точно так же, как и ты — линия морщины образует точно такую же дугу, протягивая за собой паутинку более мелких.
— Тебе бы к морю, Саша. К лечебным грязям, соли. Эдак захвораешь от волнений. Беречь себя нужно. — Костя волнуется за немногих людей в своём окружении, а брат — самая важная точка в системе координат Константина Павловича, без которого все потеряет смысл. А ещё, думается ему, беречь себя Саше нужно для того, чтобы принять на себя бремя правления, не распыляться почем зря на переживания и страхи.
Но Костя говорит:
— Ты мне нужен.
И это тоже чистая правда.
Потому что без Александра Константин совершенно и бесповоротно потеряется в настоящем и иллюзорном, зароется в собственных кошмарах и превратит в руины все, к чему прикоснется. Константин без Александра все равно, что гужевая повозка без извозчика — сам не направится, не выберет верное направление и того и гляди, затопчет случайных прохожих. Дай ему шашку иль саблю, выпусти на поле боя — выйдет все то же самое, только принесёт больше пользы своим; а что до обычной повседневной жизни или, чего страшнее, управления страной, ему самому страшно представить. Он не то, чтобы боится трона и власти, а потому избегает вопросом наследования короны; но боится разрешительных последствий, к которым он приведёт страну. Как отец. У них и впрямь много общего, но в особенности — страсть к деспотии, неумение вовремя останавливаться.
Темперамент. Горячность.
Страсть, воспламеняющаяся и обжигающая.
И лёд Александра, который обжигает сильнее. Методичнее. Его удары выверенные и хладнокровные, и порой это... пугало.
Пугало до той степени крайнего исступления, что Константин ревновал свою супругу к родному брату. К нему, Александру. Не из-за недоверия к жене, а из-за внутреннего чувства опасности, которое внушал наследник престола. Какой авторитет и харизму имел, как умело (виртуозно) пользовался этим. И, казалось, Александр прекрасно видел этот страх в глазах Константина, когда тот прерывал беседы с Анной Фёдоровной своим внезапным появлением или держался нарочито близко к ней при их общих встречах. Необъяснимая тревога.
Но когда они сидят вот так, вдвоём, держась за руки, все волнения почти что отступают. Только чувство незыблемости их братской связи, взаимного уважения и тепла, словно не было ничего, с чем бы они ни справились. И пальцы крепче сжимают чужую кисть.
— Рядом с тобой всегда чувствуешь себя в безопасности. Просто помни об этом, брат. Помни, когда будешь думать, что не можешь ничего сделать. Тебе достаточно просто держаться и быть стойким — ради всех нас. В конце концов, ты помнишь, когда я в последний раз был столь красноречив? — удалось даже усмехнуться, подавив более отчетливый смешок. Красноречие и Константин никогда не стояли в одном ряду, и далеко немногие знали, какой неуверенный в себе средний Романов.

...И живём, потому что мы верим,
        Верим в то, что нам нравится жить.

Порой мы думаем, что если верить во что-то всем сердцем, то плохого не произойдет. Точно так же  с людьми. Мы верим в них, рассчитываем на них, даем бесконечные шансы и надеемся... надеемся, что завтра будет лучше. Константин не относился к той породе людей, которые тешили себя напрасными ожиданиями и мечтами о несбыточном, которые всегда рассчитывали на людей — единственный, на кого он рассчитывал в этой жизни, был сам Константин Павлович. Но здесь и сейчас хотелось верить.
Верить в отца. Верить Александру.
Верить в то, что каждый из них сделает правильный выбор и пронесет его до конца, ведь если монарх и его законные наследники не подадут пример поколению, то кто тогда? Может, Костя и не был романтиком, но верил в мужское и офицерское слово. Для него достоинство офицера — не простой звук, сотрясающий воздух и ничего более. И в это мрачное, тревожное время, хотелось сохранить частичку веры. Может, он готов был обмануться в последний раз. Может, ему очень этого хотелось. Под его холодными пальцами, оплетающими чужое запястье, пульс ровный и успокаивающий, не бьется под кожей напуганной птицей, не намекает на ложь; глаза напротив не врут и смотрят немного тоскливо, но и обнадеживающе. Они с этим обязательно справятся. И Костя верит. Губы тонкой линией складываются в улыбку, а зрительный контакт внутреннего зверя успокаивает, внушает уверенность в завтрашнем днем и будит смутно знакомое чувство томного обожания, которое Константин смаргивает осознанно: он давным-давно научился противостоять обаянию брата, которое столь безупречно действовало на всех в их окружении. Костя думает: на сегодня, пожалуй, хватит откровений; он не готов сталкиваться с суровой реальностью, в которой все, что останется назавтра — это горькое разочарование. Звук разбитых надежд и падения жизненных ориентиров.
Как продолжать верить в честь, достоинство и в человека, если наутро их с братом арестовывают по приказу родного отца. Завтра их сажают в тюрьму, и у Константина появляется достаточно времени подумать обо всем и осознать весь масштаб катастрофы в его собственном раздробленном на мелкие части воспаленном сознании.
А потом не стало и Павла I.
И весь его внутренний мир рассыпался по дворцу как шарики жемчуга с сорванной с чужой шеи цепочки. Константин Романов не из тех, кто что-то подбирает в принципе — так плевать, пускай теряются, катятся к чертовой бабушке; зачем ему система координат, которая не работает? — и все эти наивные юношеские убеждения и идеалы тоже пускай горят синим пламенем. Если это не работало, значит, это и не должно присутствовать в его жизни.

— Никого не хочу видеть. — Холодно заявляет Константин, не оглядываясь в сторону вошедших слуг, которые время от времени, перебарывая страх, доставляют ему письма и просьбы от близких родственников, желающих справиться, как у него дела, и просящих аудиенции. Матушка, сестра, супруга в конце концов.
Великий князь просит Анну Федоровну не беспокоить его. Лучшим решением для нее было бы вообще не пересекаться с ним, он не искал ее поддержки. Не искал вообще ничьей поддержки.
Он не помнил, сколько вот так стоял у окна или подходил к нему, бессмысленно глядя на то, как плачущее небо разбивается каплями о черные воды буйной Невы. Как зашторенная комната и догорающие почти до основания свечи едва освещают его покои. Он держит кулаки за спиной твердо сжатыми и лишь иногда прерывается на то, чтобы выпить. Роятся тревожные мысли, но он ничего не чувствует.
Ни-че-го.
Лучше бы Костя кричал. Лучше бы палил по вазам и бросался ядовитыми фразами в адрес окружающих. Привычным способом боролся бы с нервным истощением и проблемами. Но внутри была только давящая пустота. Состояние его напоминало затишье перед бурей, вопреки тому, что обычно он был подобно стихийному урагану.
На самом деле, он не знал, каково это — терять родного человека. Смерть бабушки его ранила, но это было давно и он был слишком занят собой, чтобы осознать всю горечь потери. Александру тогда было в разы сложнее. Но Костя не умел строить прочных связей, до некоторых пор считая, что и привязываться не умеет. Как же он ошибся...

Трехкратный стук в дверь заставляет отвлечься от серой набережной. Он же просил никого не впускать. Изолировался от всех, чтобы не натворить дел и не наговорить слов, о которых будет сожалеть и просить прощения. Оборачивается резче, чем ожидал, понимая, кто там.
— Константин...Костя. — смотрел на Александра волчьим взглядом, выдержав этот зрительный контакт впервые в жизни до победного конца. На дне зрачков плескались грусть и скорбь, но лицо оставалось неподвижным, каменным, как статуя, и таким же бледным. — Не будешь против моей компании?
До залпа из орудий три, два, один...
— Для императора не существует закрытых дверей, не так ли? — Сардоническая ухмылка прорезалась на лице Великого князя.  — Проходите, Ваше Величество. — Он развел рукой в жесте, приглашающим пройти вглубь комнаты. Двери за братьями затворились. Впервые Константин был уверен, что у стен не было ушей. — Могу я предложить выпить?
На небольшом столе в центре комнаты начатая бутылка красного вина, наполовину опустошенный бокал и вазочка фруктов.

Отредактировано Константин Романов (2021-03-15 17:15:32)

У этой сказки нет конца -
Ты не изменишь ничего

Константин Павлович вскидывает брови в показном удивлении, когда слышит речь Александра. Как хорошо, что им не нужно долго ходить вокруг да около, подбирать слова и бояться быть непонятыми. Они и так с трудом понимали друг друга, но прекрасно с этим справлялись все эти годы совместного взросления. Удивительно, как можно быть такими непохожими, но чувствовать одинаково. В этом Константин был уверен на все сто. Александру не повезло только в том, что родился он первым, а первым непозволительно давать волю чувствам и эмоциям - вот он и научился скрывать и таить все в душе, а внешне оставаться... таким. И под этим "таким" он имеет в виду типично александровскую характеристику: красивым, обожаемым, невозмутимым, идеальным.

Да пошло оно к черту все.

Лагарп учил, что задавать больше двух вопросов подряд - моветон, бессмысленное действие, ведь за потоком сознания, собеседник может уличить либо любопытство, либо, в лучшем случае - просто уцепиться за последний вопрос. Александр как никто другой знал об этом правиле. Поэтому и выходил из воды сухим, оставался победителем в любом споре и дискуссии. Константин же, напротив, вопросы не любил - сразу переходил к той части, что предполагала вынесение вердикта и перечисление обвинений. Константин не был дипломатом. Но Александр был. И все же, здесь и сейчас, он был старшим братом, членом семьи - самым важным, нужным (необходимым), из плоти и крови, чувств и страхов, - а значит, мог совершать тактические просчеты. В конце концов, это был и его отец тоже - и боль у них, как-никак, одна на двоих.

- А что прикажешь мне делать? - Константин сощурил глаза, нахмурив светлые брови, почти сливающиеся с тоном кожи. Узкие змеиные зрачки на белом полотне, что называется в простонародье ликом. И формулировки выбираются все более изощренные, более приуроченные к новому титулу брата. Что прикажет молодой Император?

О, Костя умел думать прежде, чем говорить. Прекрасно умел, ведь его слова всегда били в самую суть, дезориентировали, поражали своей филигранной жестокостью выверенностью и разъедающей саму душу желчью. Ровно так же Константин мог залечить раны, нанесённые собою же или кем-то другим - конкретика не столь важна в его случае, - как самый опытный врачеватель. Дело-то, оно вовсе не в путях достижения цели, а в средствах. Косте нравилось ими располагать, а Саше - добиваться.

Все честно: кесарю кесарево и божия богови. Или новому императору внезапно ближе Макиавелли? В это Константин ни за что бы не поверил, даже если бы Александр зачитал это во всеуслышание в своем манифесте. Это не так. Не хотелось бы верить в это. Просто потому, что Костя знает, как никто, каких трудов дается Александру принятие хоть каких-то решений. Константин полагал, что дело в порыве. Решения могут быть приняты верные и неверные, но порыв... чистая страсть, она всегда идет от самого сердца. А логика притупляет чувства. Тонкий лед этих рассуждений осознанно прерывается глухим, почти истеричным, смехом царевича. Он чуть склоняет голову набок и улыбается, противоречиво опуская уголки губ вниз:

- Виноват или не виноват. Ты не изменишь ни-че-го, - и так же противоречиво обнимает себя руками, так, словно в комнату внезапно ворвался сквозняк или вроде того; подошел к столу, решился, наконец, сократить дистанцию между ними, как только почувствовал намек на чужую уязвимость и, соответственно, собственную силу. Ощущение безопасности, хотя внешне и не сказать было, что за суровым видом ранимая душа. Сам себе не признавался в этом.

Взял в руку графин с вином, поднес к фужеру брата и обновил его почти до краев. А затем, тоже самое проделал со своим фужером, отставил бутылку, поднёс фужер к носу, чуть втянул ягодно-хмельной аромат.

- Не чокаясь. - Безо всяких эмоций, но с крупинкой яда, произнес Костя и выпил содержимое буквально до последней капли. Провел языком по губам медленно, пребывая в задумчивости, слизывая приятное сладковатое послевкусие. И только потом опустил глаза, взглянув на брата сверху вниз. Понял, что так и не присел ни разу за этот вечер и это начавшееся свидание, обещавшее быть долгим - в лучшем случае, в худшем - закончившееся бы дракой царевича с императором. Это как пойдет. Но доводить до второго варианта, конечно, не хотелось, Лагарп бы не одобрил, вон сколько писем на столе от наставника, и все без ответа. В это трудное время для Константина его ничто не могло поддержать. Может, ему стоило поддержать - например, старшего брата? Слишком сложные выборы. И слишком много ярости. Пальцы сжимали пустой фужер до побелевших костяшек.

- Я не понимаю одного: как ты смотрел им в глаза? Кто это был? Бро-о-ось, братец, мы знаем, что ты в курсе. Каково будет наказание? Я очень надеюсь, что оно будет. Иначе это плевок в лицо короне, в лицо наследников. Может, тебе и плевать, как император, ты можешь и простить, и наказать, и много чего еще, но я на это не соглашусь никогда в жизни. Слышишь? Что я должен делать, по-твоему, выйдя из своих покоев? Натянуть чертову улыбку? Рано или поздно придется, да. Но я не готов выйти к этим лицемерам, взглянуть в их глаза и пожать им руки! - Кулак резко обрушился на стол, заставив предметы на нем вздрогнуть и едва ли не опрокинуться. Грудь ходила ходуном от напряженного глубокого дыхания. Да, наверное, все дело в страсти... - Я не знаю, готов ли я пожать твою. И это пугает меня больше всего на свете. - Взгляд его направлен на Александра, не то в поисках ответов, не то в попытке уцепиться за что-то реальное. За всей этой яростью и обидой - страх, ледяной коркой разросшийся до самого сердца. А что, если и с ним/с ними однажды поступят так же? Его пугало и то, что он смотрел на брата и... не знал, что видел. Он будто не знал его. Видел маски, которые Саша так играючи менял. Знал ли он о заговоре или нет - не такое уж важное знание на сейчас - Костя был напуган глубиной чувств, которую человек мог испытать. Которую испытывал конкренто он сам.

Отредактировано Константин Романов (2021-04-12 12:15:44)

Что они сделали для того, чтобы быть счастливыми хоть раз в своей неоднозначной, предрешенной заранее жизни? Старое доброе ничто. Всё можно - и ничего нельзя. В уравнении допущена ошибка, а Константин никак не может её найти, хоть и всегда был дружен с точными науками в отличие от брата, которому больше давалось что-то духовное и возвышенное. Наверное, думает он, ни одна из существующих ныне наук не сможет найти ответ на вопрос, как царским особам быть свободными и счастливыми. Костя не уверен, что был по-настоящему, по-мирскому счастлив хотя бы один день своей жизни так же, как был счастлив на войне, готовый отдать свою жизнь во имя Родины, чувствуя себя хозяином своей собственной судьбы и вершителем чужих судеб. Но здесь, в Петербурге, что было у него?
Супруга, душевные терзания которой он не понимал, как ни старался, и только лишь причинял боль. Отстранённый брат, запутавшийся в себе, а потому не подпускавший Константина слишком близко (не то, что сейчас, сейчас он потянулся, как стебелёк к солнцу, к единственному родному человеку, который бы его понял, но где был сам, когда был так нужен?). Помешанная на контроле и участии в их жизнях матушка, по безумию (по скромной оценке Константина) превосходящая почившего отца. И, конечно, умерщвлённый отец, тело которого ещё не успело начать разложение. Или всё же успело? Думая об этом, Константин проглатывает ком горечи в горле. Мерзко и грустно, и даже не понятно, какое из чувств - превосходящее во всей этой симфонии.
Как ему это всё дорого.
Подсказка: гори оно синим пламенем.
Константин хочет на фронт. Саша, может развяжешь какую-нибудь войну ради меня? Да хотя бы с турками, они ждут не дождутся, чтобы взять у нашей великой империи реванш.
Глупости. Детские бредни, вот что на уме у Константина. Матушка права - им с Аннет бы ребёночка, наследника, но не получается. Ничего не получается у Кости, как же Александр этого не видит? А если и видит, то, низкий поклон братцу, эта игра в сочувствие выходит у него так играючи, словно он брал уроки у самого Шарля Дидло. Но нет - он брал только его замечательных учениц.
— Я посоветую тебе успокоиться, пока не наговорил лишнего, и более ничего.
Конечно, августейший братец всегда только раздаёт советы, лишь бы не испортить о себе впечатление. Константин до сих пор ломает голову в догадках, бесхребетный его брат или великолепный тактик. Но в одном был уверен наверняка: Александр Павлович редко позволял себе указывать брату, что делать, и даже сейчас, будучи еще не коронованным, но уже императором Всероссийским, не приказывает. Лишь настоятельно рекомендует успокоиться. И почему-то это работает.
В моменты гнева Константин особенно разрушителен. Он не поддается контролю, в частности, собственному. Как удавалось Александру перенаправлять его энергию в более мирное русло? Даже не глядя Константину прямо в глаза. Голос успокаивающий, усмиряющий, как будто он профессиональный факир, заклинатель кобр, а Костя - самая гремучая из змей, - готов вытянуться во весь опор и идти за ним, покуда этот голос говорит ему идти. Стоит замолчать, уступить тишину Косте хотя бы на минуту, и всё снова возвращается на круги своя - и разрушительные эмоции, и отсутствие контроля, и внутренняя пустота, помноженная на бесконечность.
А Саша, он... всегда старается заполнить её, эту пустоту, порой размениваясь ради обладания призрачным счастьем. Однако, он пытается, и хотя бы за это может быть прощён. Чего нельзя было сказать о Великом князе.
- Меня измотали тревожные вести. Арест, убийство... Слишком много событий.
Костя всё же садится на указанное место, как и просит брат. Император. Их готовили к этому всю жизнь, но Косте всё ещё странно на душе называть его так. Не так быстро после отца, по крайней мере. Он внимательно всматривается в лицо Александра, пытаясь читать его на предмет эмоций. Удивительно, что сегодня это даётся ему так легко. И удивительно то, что Александру делать то же самое тяжело, и совсем немного, Константину приятно, лёгкое чувство превосходства застилает пеленою глаза, отпускает вожжи. Слабость была тем подконтрольным Александру чувством, которое Константину было всласть выворачивать наизнанку, когда тот был уязвим - столь редко, что это походило бы на праздник, если бы не сопровождалось такой... драмой, которая и самого Константина не оставляла равнодушной. Потому что при всей внешней суровости и внутренней холодности, Костя не был лишен чувств (прежде всего, сомнительной привязанности и чувств к брату - в самом деле, у него не было никого ближе). И сможет ли он пожать его руку или отпрянет, как от огня, можно узнать только рискнув сделать это. Косте хватает гордости (или гордыни, что на порядок честнее) не делать это первым. В конце концов, это он смертельно обижен и в глубочайшем трауре, и это Александру стоило бы поискать его расположения. Император должен заслужить любовь и доверие своих подданных, но начать с семьи было бы вернее.
И Александр делает это.
Накрывает плечо своею ладонью и сжимает его чуть сильно. Говорит все те слова, что так хотелось услышать, едва ли не слово в слово. Будто единственный знает, как к Константину Павловичу подступиться и разлить по душе бальзам. Костя делает вдох. На выдохе вскидывает светлые ресницы, забирая внимание его больших ясных глаз. В нерешительности, словно подростковой, замирает, и как парализованный собственным же ядом, медленно поднимает руку, осторожно касается пальцами его пальцев, накрывает поверх.
- Ты должен был прийти, - говорит, сглатывая нервозно, - Je dois te donner satisfaction. - сжимает пальцами его ладонь крепче, бережно снимает с плеча и, помедлив секунду-другую, снимает белую перчатку, чтобы рассмотреть руку императора. - Ты видишь кровь? Я - нет. - Костя может быть самым жестоким тираном и самым нежным мужчиной, который даст поддержку, если её не вымогать. Как она не могло этого понять?
Вот, он ведет подушечками пальцев по тыльной стороне ладони Александра, обводит костяшки, подтягивает ближе - оставляет поцелуй. Семья важнее обид, а Александру нужен Константин, когда весь мир состоит из предателей. Знает, что он никогда не предаст.
- Можешь ступить ближе. Если это прогонит твою печаль.