На склоне дня не удержать рукой
Предчувствие, надежду и покой.
[indent] Предчувствия... Предчувствия — это только лишь суеверие, когда сердце полно Верой, то в нем не рождается сомнений. Так отчего же он ходит мрачнее тучи уже который день? Когда в конце ноября внезапно прилетели вести о кончине императора, Сергей понял, что теперь что-то будет, что-то непременно случится. Это как зажженный фитилёк, который в итоге должен подорвать бомбу. Он ждал весточки от Павла Ивановича, но тот упорно молчал, а сердце от этого только сильнее сжималось и было невыносимо терпеть эту муку полного неведения и незнания, что делать и как быть дальше.
[indent] Стоит ли теперь попытаться начать восстание на юге, как он и хотел? Матвей, рыдая, просил застрелиться, чтобы не потянуть за собой остальных людей. Может... Может, и прав он был? Но разве достойно офицера снимать с себя ответственность перед людьми, которые тебе верят? Разве достойно верующего покушаться на жизнь, которую дал тебе Всевышний? И то, и другое было для Сергея священным. Но стоит ли... Стоит ли дерзновенно рискнуть и поставить на карту всё ради приобретения призрачной мечты? Намерение — вот единственное, что определяет виновность. Действия как действия ничего не доказывают, так как можно сделать много зла с самыми чистыми в мире намерениями и произвести величайшее добро с намерениями совершенно превратными. А намерения у него были самыми благими. Так простятся ли прегрешения, если цель у тебя праведная?
[indent] В полном душевном раздоре с самим собой подполковник Муравьёв велел брату своему Матвею ехать в Любар к Артамону, пообещав присоединиться позже. Сам же он знал, куда направиться. Хотелось забыться, хотя бы на несколько часов. Хотелось поговорить и, может, даже не быть сильным и мужественным, не быть героем, а просто быть собой. Просто быть.
[indent] Он ехал к НЕЙ и знал, что не прогонит прочь. Он ехал, чтобы согреться на короткие мгновения и чтобы... проститься навсегда. Сергей знал, что если выйдет за порог этого дома, то больше никогда уже туда не вернется. По крайней мере живым. Это... так странно. Он уже решился перейти свой личный Рубикон, но еще отчего-то медлил, словно ждал какого-то знака свыше, а его всё не было и не было. Это отнимало решимость и взращивало в груди ненужные сомнения. Не думать. Больше всего нужно было именно это.
[indent] Сергей Иванович спешился у дверей отцовского дома в Хомутце. Он не был ему родным, но эти стены помнили его самого, его шаги, звук его голоса. После того, как он уйдет, только это и останется — память. Но если бы стены могли говорить! Наверное, лишь они видели его таким, какой он был на самом деле — сомневающимся, желающим объять необъятное и бесконечно одиноким.
[indent] Сергей ворвался в дом без стука. Он знал, что дверь открыта, и его всегда будут рады здесь видеть, несмотря ни на что. У них с Ганной были странные отношения. Если они вовсе были. Это было что-то такое неуловимое на уровне простого обывателя. Духовная близость? Он дворянин, подполковник, она дочь простого кузнеца в Василькове. Между ними не было жеманного кокетства, фальшивых комплиментов и заигрываний. Они притягивали друг друга со времени первой встречи, и это было честно. Он никогда не давал ей обещаний, не клялся в вечной любви и верности, не заверял в своем исключительном расположении... Им просто было хорошо рядом. Неважно сколько — минуту, час, день, месяц... Если ему нужно было уйти, он уходил, и его никто не пытался удержать. Если он возвращался вновь, ему были рады. Наверное, именно это отсутствие пустых условностей, принятых в свете, и заставляло Сергея вновь и вновь оказываться рядом с Ганной.
[indent]  На улице было уже довольно темно, но в доме было не слишком много света. Вероятно, обитатели имения уже готовились ко сну. Что ж, лишние расспросы Сергею сейчас точно были не нужны. Ганна лишь оглядела его с ног до головы, когда подполковник Муравьёв порывисто распахнул дверь и упал в высокое кресло, не снимая даже шинели. Она не бросилась ему на шею, не задала никаких глупых вопросов, и за это Сергей был очень благодарен. В воздухе висела тишина и ощущение спокойствия, словно он вышел ненадолго на прогулку и вновь вернулся, хотя Сергей Иванович не бывал в этом доме с осени. Он закрыл глаза и на какое-то время провалился в свои мысли. Женщина не торопила, зная, что заговорит, когда сам захочет. Наконец, Сергей словно бы очнулся ото сна, встал с кресла, снимая шинель и кидая ее прямо на ковер гостиной. Он вернулся в кресло и долго-долго смотрел на Ганну немигающим взглядом, словно решаясь на что-то.
[indent] — Скорее всего, я пришел попрощаться, — наконец, тихо проговорил он,— Нет, я никуда не уезжаю... — Сергей поморщился; слова, вертевшиеся на языке обжигали, — Просто я скоро умру.
[indent]  Вот так спокойно. Без лишних пояснений и сантиментов. Он решился сказать и сказал. Вряд ли так начинают разговор с женщиной. Тем более с женщиной, которая родила тебе детей. Но ведь и эти отношения не были похожи на привычные, общепринятые. По отношению к Ганне было бы нечестным пытаться скрыть существующее положение вещей. А ложь Сергей не принимал ни в каких проявлениях. Она была противна самой его природе. Поэтому он решил, что эта женщина должна знать, что его ждет. Понять или нет — это совсем другое, просто знать. Теперь она знала. Он выдохнул и вновь устало прикрыл глаза.