Девятнадцать. Уже не не восемнадцать,как ни крути, а положение твое мало как изменилось, разве что учителей стало меньше, да упоминать о твоем статусе всуе стали реже. Великий князь. Звучало не плохо, девушки любили красивые длинные титулы, им и своим ростом Николя мог привлекать всех фрейлин во дворце, но фрейлины ему были не нужны. Девятнадцать. Еще не двадцать один, когда по всем правам и законам ты становишься самостоятельным взрослым мужчиной, да что там Наполеон к его армиями, Николя бы в свои двадцать один такого наворотил, вся Европа бы восхищалась, но даже после двадцати одного года за Константином неустанно следили.  И ни тому, ни другому не помогали ни титулы, ни кровь Романовых, ни прочие заслуги перед Отечеством. Однако, именно в этом возрасте Николая Павловича угораздило влюбиться, да так бездумно и сильно, как бывает только в юности. И если бы объектом его воздыханий была очередная придворная дама, сестра или дочь верного родине генерала, то весь двор бы снисходительно улыбался, понимая и даже сочувствуя великому князю. Но вот уже шла вторая неделя, а слухи между придворными сгущались, как пенка на кипящем молоке: Николай Павлович влюбился в ветреную, лицемерную и глупую племянницу надворного советника, явившуюся ко двору месяцем ранее из Москвы. Огненно рыжая, коварная красавица уже проводила на тот свет одного мужа, поимела с него титул графини и наследство где-то под Москвой, а в Петербурге была представлена невестой старого князя Лихачева, влюбившегося в златокудрую нимфу до нового инсульта. И пока князя Лихачева отпаивали отварами и ставили клистирные трубки, Венера Феликосовна, собственной персоной открыла в доме будущего супруга салон, где вечерами и ночами играли в карты, много курили и пили. При всем внешнем благопристойном лоске и положении князя, который пользовался у всего Петербурга особым доверием, слухи о его молодой супруге ходили разные, что к своим двадцати трем годам та отправила первого мужа на тот свет, взяв грех на душу, а нынче же повезло московской простушке- Николай Павлович не единожды оказывал ей знаки внимания. Слухи слухами, Петербург на них, да на тумане выстоял, а не заметить той особой тяги к Венере мог только слепой.
Вот и нынче, когда уже и гости полупьяны и карты по третьему сброшены, а летний вечер был на редкость теплым и чистым, Николай решительно пытался одолеть сей неприступный бастион. Венера Феликосовна улыбалась и хлопала ресницами в такт морганию великого князя, слушала его молча, не перебивая, отмахиваясь от вечернего зноя зеленым веером. А Коля все говорил, много и на французском, что-то цитируя, даже Петрарка, воодушевленный этими дивными, глубокими и понимающими карими глазами. Понимала ли эта женщина, сколько любви в нем плескалось, это от нее Николя был пьян, а не от выпитого вина, но разве это важно? Он трепетал, вздрагивая осиновым листом, едва ему ответили, а потом что-то потемнело перед глазами и мир захлебнулся в этом коротком : "Николай Павлович, вы такой славный, так напоминаете моего брата". К горлу подкатили проклятые слезы, Коля заморгал часто, чтобы не заплакать от обиды и отчаяния, оглянулся вдруг, опасаясь, что их кто-то мог видеть. Его. Великого князя, рыдающего от неразделенной, несчастной любви. А эта химера еще и улыбалась, словно вовсе не подозревала, как плохо  Коле сейчас, как муторно на душе. И обвинить некого, да и виноват ли кто тут, что уродился годами позднее?
Подскочив, словно ужаленный, быстро откланявшись, Коля сухо простился, глотая слезы обиды, бросился прочь, не разбирая дороги. И звенели его лихие шпоры, поблескивали медали на груди, бесполезные в деле завоевания дамских сердец. Николай по-детски громко шмыгнул носом и закрыл за собой дверь, по дороге в эту тихую залу ухватив у лакея бутыль с шампанским. Пусть говорят о нем, что хотят, утром братья и вовсе порицать его поведение будут, да матушка накажет, а он быть может и до утра не доживет. Окинув комнатку взглядом, Николай фыркнул на вульгарную кабанью голову над камином, поискал, где удобнее повесится или застрелиться, но испугался тут же грешных мыслей своих, а после с громких хлопком откупорил бутылку. Белая пена полилась по подбородку, забираясь в нос и щекоча, Коля поморщился и помотал головой, кислятина редкая, дерет горло, да так, что кашлять хочется.
- Мерзость, - скривился Коля, вытирая руки о форменные штаны и снова давясь приступом нахлынувших слез. Порешав, что шампанского в такой великой обиде мало, великий князь уже было собирался выбрасываться из окна, таким губительно-несчастным ему казалось его положение, что уже ничего не могло его исправить. Николай рванул мундир в сторону, а раму окна на себя, теплый вечерний Петербург ударил в лицо порывом прохладного ветра. И с губ слетел первый задавленный всхлип. Коля потрепал себя за вихры, приказывая себе взять себя в руки и прекратить ужасное поведение для всякого мужчины, но сколь живым и мучительно - прекрасным был образ перед глазами, столь отчаянно юноша признавал, что влюблен. Пусть ветреная, пусть кавалеров у нее больше, чем платьев у матушки в гардеробной, но разве он не имеет права на счастье?

Первым порывистым желанием было прогнать незваного гостя, умоляя оставить его, но где брала верх кипучая кровь Романовых, тот час просыпался вбитый с рождения урок- на тебя ровняет каждый, от малого до великого смотрят и оценивают, поведение твое и качества. Коля выдохнул, нервно и раздосадованно, надо было уходить прочь, на ходу словить извозчика и приказать гнать тому прочь. Прочь из душного, гнетущего города, прочь в никуда, подальше от клети, в которую заковала тебя судьба. Но нынче поздно, да и что он, великий князь, против героя войны, снискавшего себе славу не по рождению, а по подвигам на поле брани? Никки задыхался от рвущегося порой наружу несправедливого к себе отношения, его чествовали наравне с братьями, он следовал всюду за Александром и принимал парады, но натыкался неизменно на гордый, положенный всякому служивому взгляд. Немой упрек, намек на то, что отсидевшийся в тылу брат императора нынче пожинает несправедливо чужие лавры.
- Не легко, Александр Федорович, - зачем врать тому, чьи опыт и авторитет сияли на небосклоне среди прочих генералов империи ярче всех? Коля завидовал, да так, что изжога случалась, а после тут же корил себя - не воевал, но мыслями был среди строя, молился за каждого. Но видит Бог, если бы ему дали шанс, малейший шанс, разве не достоин он был бы тогда даже рядом стоять с ветеранами?
- Она верно думает, что я трус и прячусь за спинами, а трусов и любить...не за что, - дрогнувшим голосом проговорил юноша, спускаясь от бессилия, мигов его охватившего, на диванчик. Плечи ссутулились, руки плетьми повисли, нескладная, высокая и все еще с налетом подростковой угловатости, фигура князя в темноте выглядела, словно сломанная марионетка. Он прокашлялся, давя слезы, теперь та сторонняя жалость претила ему, принять ее Коля посчитал вовсе делом скверным. Орлов же так и будет за ним ходить. Но раны сердечные ныли нестерпимо, потому Коля проговорил:
- Не труднее мне, чем вам на поле брани, не та беда, чтобы тратить ваше бесценное время. Не будет мне счастья, граф, как же вы не понимаете? Я был готов на решительный разговор с Его Величеством, нынче же, после вечера. Был готов угрожать, умолять, упрашивать..дозволить ему  нашу помолвку. Ах, как славно я все продумал, видит Бог! - Коля упал на бок, едва не ударившись головой о подлокотник в виде льва, кушетка жалобно скрипнула в союзе с великим князем, который будто лишился чувств, но вместо того выпрастал руку с бархатной коробочкой в сторону графа.
- Вот! Граф. Подите сейчас, отнесите ей это кольцо, поясните, что Николай Романов любил и умер от неразделенной, но такой прекрасной любви. Пусть Бог будет ей судьей, ветреной и холодной нимфе, ворующей сердца молодых юнцов. Что ей надобно было? Я не герой войны, увы. Я не снискал себе славы на полях Франции, но разве ...не важно...Держите, граф...она там..верно смеется надо мной..опять..,- рука подрагивала, а потом упала безвольно на пол, Никки замер,  пряча лицо в подушки, дурно напомаженные и пахнущие чем-то приторным. Как и все в этом доме, сладкое, притягательное, но обманчивое. Плечи князя содрогнулись в беззвучном рыдании, он прикусил край злосчастной подушки, сам не понимая, что его расстраивает более. Что она не явилась сейчас за ним, а вместо этого бедный Орлов вынужден слушать горячечный бред? Или что никто не ломится больше в их залу, значит всякому и вовсе безразлична судьба великого князя!
Позабыв  и про свое положение и про всякие наставления от воспитателей, вырвавшись каким-то чудесным образом на мнимую свободу, Николай не посчитал нужным сдерживаться. Да и перед кем? Орлов разве не был влюблен? Разве не был во хмеле и не нес всякое, что приходит на ум? Николай подскочил снова, ужаленный своими рваными шальными мыслями, подошел к графу, смахивая со щек скупые слезы. Глаза лихорадочно блестели, Коля с трудом подбирал слова, все таки мода на русский язык при дворе после окончания войны давалась ему с тяжестью.
- А если уехать? Граф! Сейчас же! Немедля? Я поеду туда, за границу, подальше от этих жгучих глаз.. Прикажите подать экипаж граф. Умоляю. Пусть несет нас в Царское и дальше,- Коля вцепился в сильные плечи графа мертвой хваткой, потряхивал ветерана так усердно, словно желал вытрясти из вояки и экипаж и Село тот час. Слезы уже высохли, а мысли бежали одна быстрее другой. Уже и не про любовь и разбитое сердце вовсе, а про подвиги на поприще рыцарском.
- Вы станете моим оруженосцем, от чего не стать? Все решено!! Я отпишу Его Величеству, что мы уехали!! Перо мне и бумагу!! - Коля заозирался в поисках оных, отпустил наконец графа Орлова, не позабыв встряхнуть его хорошенько еще раз. Теперь все молодое сознание занимала вовсе не несчастная любовь, а подвиги, свершив которые, Коля надеялся на благосклонность  всех дам Петербурга.
- Я напишу, что Вы любезно предложили свою компанию, обещая сопровождать меня...и взялись за мое разбитое сердце, как Гильгамеш и Энкид, мы пройдем все круги Ада, - растолкав на столике всякие коробочки со сладостями и вазу с фруктами, Николая принял позу, которую должно было принимать, ожидая, покуда лакеи не принесут перо и бумагу. Шмыгнул еще раз носом и оправил мундир, абсолютно готовый вершить судьбу.

Николай не поверил своим ушам, но Алексей Федорович смотрел на него столь честными и невинными глазами, что пришлось поверить и оскорбиться. Тот не знал и не желал знать последние новости столицы, с такой солдатской пренебрежительностью нынче признаваясь в своем невежестве. Великий князь со стоном отчаяния откинулся на спинку диванчика, ему вовсе не хотелось вновь окунаться в пылкие и обжигающие воспоминания о Венере Феликосовне, но ради облегчения души и совести пришлось:
- Венера Феликосовна, холодная мраморная статуя, созданная великим мастером, но тот просчитался, позабыв наделить свое творение сердцем, - Коля прикусил губу, чтобы не заплакать, а после с размаху  дотянулся до початой бутылки шампанского и опрокинул в себя ее, вовсе пренебрегая всяким этикетом.  Следом наступило жгучее облегчение, Николай закусил слезы виноградом и взглянул на Орлова уже другим, полным безразличия к жизни, взглядом.
- Я потерпел поражение в этой войне, Алексей Федорович. И должен умереть, как истинный полководец, чья совесть чиста, а честь запятнана поражением! протянув руку, Коля потребовал вложить в нее что-то, что прервет его страдания раз и навсегда. Потом указал на окно пальцем, словно его прадед указывал на точку, откуда Петербургу быть, а потом и вовсе сник.
- Оставьте меня, если вас застанут над моим хладным трупом, подумают, что вы совершили злодеяние....я отпишу им всем записку, пусть знают, что Коля был влюблен...вы, чье сердце опалила война и смерть товарищей была для вас каждодневной, вы верно меня не понимаете...ваше сердце- лед и холодный расчет, - в бутылке уже ничего не оставалось, Николай попробовал привстать, но пол от чего то не слушался, а ноги стали ватными. Плюнув на попытки подняться, он похлопал на место рядом с собой, желая внезапно пожаловаться Орлову на всю свою тяжкую жизнь.
- Венера Феликосовна - прекрасной натуры создание, взращенное французскими воспитателями, диктующими ей свободу женщины от мужчины...но это пол беды, поскольку я не вижу в этом опасности до той поры, покуда женщина знает те границы, в которых ей надобно быть. Но когда она их сам же и нарушает...тут, Алексей Федорович мне делается дурно, ведь усвоенный с малолетства мир больше не стоит и гроша, - схватившись на голову, Николай склонился над блюдом с фруктами, роняя незаметно в него свои слезы.
- Сядьте тут и не смейте уходить...А еще лучше, подскажите, как теперь быть? Как вернуть было ее расположение? с надеждой в голосе спросил Николай, всецело доверяя опыту графа. Если бы не произнесенное минутой ранее заверение Орлова о преданности, то Коля бы еще побоялся так откровенничать, а нынче ему казалось, что ближе Алексея нет никого. Князь расстегнул все петли на мундире, потер шею, словно все это время задыхался в удавке, а после попросил:
- а принесите -ка нам шампанского, Алексей Федорович

Коля есть не хотел, как не хотел жить, а может и больше. Орлов говорил разумные вещи, которые были очевидны, но не понятны тому, кто не влюблен. Именно так себя ощущал Николай, подумав сейчас, что никто и ничто его уже не поймет, потому что не бывает похожих чувств, а Венера Феликосовна одна так умеет вкрадчиво укладывать ладонь на плечо, словно порхание мотылька. Припомнив прошлые свидания, когда кокетка дала поцеловать себя, Коля пристыдился. Вот Алексей Федорович, человек старого воспитания, в его юные годы дамы иного склада были, ему не понять. Или понять? Поерзав и послушно проглотив виноград, Николай умолчал о своем недоверии, все таки между ними была великая граница - и не титул тут виной и положение (чего греха таить, Коля никогда не умел вести себя с военными генералами на равных, надеялся, что выучиться на войне, да не сложилось), а возраст. От чего то на ум приходили все какие то трактаты ученых о политике, абсолютно не касающиеся насущных проблем юношей. Это стоило преподавать, а не философию и риторикой. От запаха принесенной еды стало вовсе тошно, кто же ест за обе щеки, когда в животе пустота ледяная, и тяжелый камень в груди. Вздохнув, Николай пообещал себе не стать таким циником, как Алексей Федорович. Кругом руины его будущего, а он лисички ест и в ус не дует.
- Не могу я есть, Алексей Федорович...я теперь лишен всего, что дано человеку. Ни есть, ни чувствовать, - упрямо поджав губы, Николай Павлович вовсе был не против откровенного и дружеского разговора, в котором мог излить свою душу. Но кто станет слушать Колю? Он прочитал бы стихи Орлову, те самые, что писал неделю назад, когда еще ураган не разрушил его мир любви и обожания. Как глуп и счастлив он был тогда,как безмятежен и наивен, но от того еще более прекрасен в своем неведении. Бог посылает это испытания, но для чего ему так пытать душу Николая? Зачем эта боль и что теперь делать с этим уроком? Он разделся, плевать на то, что скажет Орлов, плевать на весь мир с его этикетами и правилами, ему хотелось домашнего тепла и уюта. Уехать нынче к Михаилу, брат поймет, а если продолжит смеяться, получит отпор.
- я думал...что я, быть может, наконец...предоставлен сам себе и в этой свободе не одинок. А вышло так, что предрешенная судьба вновь и вновь указывает мне на мое место. Разве счастье выкраивается не из малого? Я просидел в Петербурге, пропуская все сражения, подвластный чужой воле, я послушно учусь, делаю каждый день то, что от меня ждут, но кто-то спрашивал меня, а чего хочу я? А с ней...я был сам собой, пусть короткими минутами, но эти кусочки счастья были мои..от начала и до самого конца, созданы не моими камергерами и воспитателями для меня, а мной, - с тоской, спокойно проговорил Николай, давно смирившийся со своим положением, которое только обязывало. Более ничего, что делало его еще невыносимее. Поэтому он завидовал Константину, Александру, братья так легко и непринужденно приняли свою участь, свыклись с ролями, что подчас он-родной их брат, не замечал, где игра, а где правда.
- Оставьте, Алексей Федорович, ваши манеры и этикет на завтра, всем придворным и вашим гвардейцам,- Николая устало потер глаза, соображая, как добраться до дома скорее, но перед глазами все плыло, да и Орлова не оставишь одного. Говорили, тот страшен в гневе, впрочем, как все кавалеристы. Посмотрев на сидящего рядом Орлова и на то, как тот старается найти подход с Коле, в это верилось с трудом. Обыкновенный, точнее не обыкновенный военный командир, но да и Суворов был не весьма обычен в своих повадках. - Не исчезайте, я боюсь, что без вас не смогу вернуться домой, так у меня будет хотя бы какое то ...весомое...гвардейское...оправдание, - хмыкнув горько, Николай приготовился слушать все очевидные скверности, что станет излагать Алексей Федорович. Он от Миши столько наслушался о Венере, что хуже уже быть не должно. Надежда, что именно чужие доводы старшего помогут сердцу не так больно колотиться, подтолкнули князя молча принимать все, что сейчас будет сказано. Он наполнил два бокала шампанским до краев и протянул один своему другу. Да, пусть так, в этой комнате и сейчас, Коля отчаянно нуждался в ком-то, что им станет. Пусть до рассвета и кратко, а утром все опять вернется на круги своя, но сейчас...Боже, сейчас ему нужен был не сухой поучительный тон и даже не заботливый, а просто дружеская беседа.
- До дна! За наши мечты! - провозгласил Николай Павлович, залпом осушая свой бокал, при этом жмурясь от пузырьков, щекочущих ноздри.

Не слушал бы никого Николай, делал, что хочется, но это не просто случайный выпивоха и балагур, а перед ним сидел генерал от кавалерии, храбрейший и разумнейший из тех, кого Коля знал. Он не нуждался в чужих указаниях, сам всегда определяя для себя кумиров для подражания, выбирая не по старости и титулу, а по поступкам, уже свершенным. От одной мысли, что Орлова ранили семь раз (Коля с любопытством рассматривал генерала, угадывая -куда) у великого князя все трепетало под ложечкой. Он благоговел перед этим человеком, равно как и перед другими генералами Александра, мечтая, чтобы хоть кто-то его отметил. Но в чем? В выпивке? Славная память о брате императора, нечего сказать, да ко всему слезы в три ручья. Коля послушно положил в рот картошки, безвкусно сжевал, потом грибов и огурец, чтобы уж наверняка Алексей Федорович остался доволен, только сытый желудок не склеит сердце.
- Мне и этого не видать, Алексей Федорович. Знаете...я пытался убежать на войну с Мишей...пустое все...не по выпитому определяется офицер, а пороху, что оседает на его бакенбардах, - дожевав колбасу, Николай отложил тарелку, припоминая было. Не так и давно все случилось, а память бережно хранит каждый миг прошедшего парад в Вертю, из с Мишей юношеское безумие и стремление. Москву отстраивали, становилась та краше и лучше прежнего, да Николаю что Москва, что Петербург - кругом только и разговоры о баталиях, в которых великий князь никогда уже не примет участия.
- Я...признаться, грешен в зависти своей вашему брату, Алексей Федорович. Знаю, что долг мой велит иное желать и быть верным данному мной слову присяги его величеству, но то был единственный шанс, когда титул мой был бы равен моим заслугам. А теперь...гвардия меня не любит, всякому унтер-офицеру кажется, что строгость моя с ними продиктована завистью и только. И Венера Феликосовна видит во мне не мужчина, а мальчишку, которому досталось шефство над полком. Самодуром представляюсь я ей, не иначе,- поерзав на диванчике, Николай выдохнул в потолок, сытый живот облегчал голову, теперь и спать захотелось.
- Меня воспитали с мыслями, что долг мой прежде всего служить государю, но разве это служба? Иной день простоишь в приемной у Саши, насмотришься на канцелярских обитателей, да на адъютантов, а уж чего только не подслушаешь...и к вечеру ног не чуешь, голова кругом, а мысль одна- сколь человек омерзительно низок и двуличен. Не все..нет..- поспешил заверить Николай, бросая взгляд на Алексей Федоровича, чтобы убедить его в искренности своих слов.
- После слушаешь министров, спина затекает, шея натерта, а ты стой, что болванчик из фарфора, да улыбайся, - Коля фыркнул, закинул ногу на ногу, ловя себя на хмельной мысли, что с Орловым спокойно. Шум за дверями не утихал, играли мазурку, вот теперь Николя понимал, что мазурочная болтовня - вещь восхитительная. Сиди и изливай душу Орлову, пока стыдно не станет за свои слабости.
- Может в этом и есть моя служба и делать ее надобно так хорошо, чтобы все мной гордились. Но я даже в часы покоя не подвластен себе, что губительно, Алексей Федорович,- привстав, чуть покачиваясь, Коля обошел стол, направился к окну, где тот час свесился на половину в полумрак, глотая свежий воздух ртом. В лицо ударил запах далекого костра, аромат выпекаемой сдобы, мокрой земли и воды.
- Я завидую вам, ваше высокопревосходительство. Сегодня вы тут, а завтра вы вправе подать в отставку и убрать из Петербурга ко всем чертям, поселиться под Москвой в своем имении и быть счастливейшим из людей, - подперев кулаком подбородок, великий князь вглядывался в ночное очертание города, в крыши близлежащих домов, поминутно вздыхая.
-А может ну его? Поедем к цыганам?? 

Коля сглотнул комок горечи от неприятно уязвленной любви к брату. Не знал он никого ближе и роднее, чем Михаил, матушка, сестры, а после уже шел Костя и император. Точнее, вся семья стояла для Коли особняком, да только в эти отношения всегда вносили корректировки долг, призвание, прочие дела, которыми наполнены дни императора. Костя был для него каким-то промежутком между верховной властью и тем положением, в котором прибывал Николай. Ни до короны не дотянуться, ни до власти, ни до брата, который заменял ему отца. Да только власть с империей Коле была не нужна, если она так сурова, что отгораживает родных людей друг от друга. Истина проста, через ее познание прошли все прадеды Колины, да ему она давалась особенно тяжело. Миша, младший брат, стоял в этой череде особняком. Он был таким же, своим и любимым, но разве это и есть предназначение Николай? Любить братьев и сидеть у окна, вздыхая? Так и за девицу сойти не трудно. Николай поерзал, выразить свое негодование вслух не решился, Алексей Федорович подобрел, кажется и мог еще что рассказать поучительное, но все таки тот был не прав.
- Но...- Коля вовремя осекся, это ему сейчас, спустя время говорить с Орловым и спорить просто, а тогда, когда француз был у Москвы и Кутузов пятился до самого Можайска, Михаил Илларионович не казался пылкому Романову мудрым полководцем. Да и сейчас, чего греха таить, Коля мыслил иначе, нежели диктовали ему учителя. Скифская война принесла победу, но какими жертвами. На чей счет списывать их? Победителей не судят, ни Барклая, ни Багратиона, ни, тем более, Кутузова, Коля осуждать не брался, но так и подмывало спросить у Орлова, когда же без ошибок и жертв была куплена победа у этих полководцев?
- История моя, Алексей Федорович, окончиться безобидной должностью и шефством, а после дурной женитьбой по принуждению, а там и конец, - вздохнув, заключил Николай, имея на этот счет свой, уже устоявшийся взгляд. Хорошо судить со своей колокольни, когда и ордена за пролитую кровь выданы и гвардия тебя почитает за своего товарища. Тут учись, не учись - итог будет единым, Коля многое подмечал, многое улавливал в приемной брата. Не та он птица, чтобы с ним считались, да и разменной монетой быть не хотелось вовсе. Грустно посмотрев в потолок, великий князь выдохнул, горький сигаретный дым приятно щекотал глотку и ноздри, было что-то в этой минуте тихое и умиротворяющее.
- Разве можно пояснить самому себе - за что мы выбираем того человека, а не этого? Разве умещается в пару строк то чувство, что толкает вас на безумства? Постойте, вы не любили? - Коля с удивлением уставился на Орлова, даже приподнял голову, а глаза округлились. Вот оно, то самое, в чем Коля несомненно разбирался (насколько мог, пусть не шибко хорошо), с чем уже сталкивался. И этот "враг" посильнее Бонопартов будет.
- А любил ли граф Орлов кого то? А? Кто та счастливица, кому удалось украсть покой командира конногвардейцев? - беззлобно посмеявшись, Николай потянулся было за стаканом с вином, но там оказалось пусто. Кажется, он обещал Орлову больше не пить. Но трезвость мешала мыслям выходить наружу, сдерживаемая железной клеткой приличий.
- Моя любовь, ваше высокопревосходительство, отчасти носит и мою погибель. Я должен быть честен перед вами, я привязан к Венере и еще потому, что только с ней, как мне кажется, я обретаю свободу. Она не видит во мне титула, а видит обычного идиота, мальчишку, влюбленного и счастливого. Разве я прошу много? Разрешите побыть мне самим собой, умоляю... Его Величество намекает, что скоро решиться моя судьба. Молю Господа, чтобы она не оказалась притворной кокеткой, без толики искренности, - заев свое отчаяние булкой, Коля доверительно зашептал тот час:
- У меня хороший пример перед глазами, поговаривают, Анна Федоровна не вернется к Константину, но...брат сущий солдафон..я бы тоже не вернулся,- хмыкнув, Николай вопросительно уставился на Орлова, простодушно требуя от того откровений в ответ. И был бы это какой то чужак, Коля бы молчал упорно, а тут сам Орлов. Он не то что не выдаст, но и под пытками не расскажет ни одной тайны семьи Романовых.Хотя, может он и не обращал внимания на слухи при дворе.

Привязанность Орлова к русскому духу, как солдата и патриота, подкупала Николая. Она же, тщательно скрываемая под маской сурового генерала, блюстителя правил и манер, порой вырывалась с полным своим простодушием из своих оков, делая Алексея Федоровича эдаким степенным барином из глубинки, выращивающим яблоки и справляющимся о торговле овсом. Николай забрал свой бокал, принюхался к приятно-терпкому фруктовому аромату, насыщенно-красная, почти черная на вид жидкость не внушала доверия, но вот Орлов отпил и не поморщился. Коля сделал глоток и одобрительно кивнул, действительно вкусно и крепко, тепло опрокинулось в него приятным всплеском, в животе стало горячо, а к лицу прилила кровь. Допил вторым глотком все до дна, великий князь, да не просто, я января 1809 года- цесаревич, о чем гордо возвещала медаль с профилем Ники, подумал, что обрел в лице Орлова еще одного воспитателя. Нет, те, что занимались с ним, даже Николай Исаевич Ахвердов, не могли или не хотели обращаться с иной стороне характеров своих воспитанников. Вбивали то, что прописано было Марией Федоровной, тем самым вызывая у Коли острое желание противится, ведь он тонко ощущал настроение всего своего окружения. От Ламздорфа до Павла Петровича Ушакова (вот сущее воплощение зла против Бога- русский язык с грамматикой его), все едино считали, что третий сын ПавлаI не вступит на трон, ведь закон, писаный до его рождения, определял иной порядок. Может быть эти невольные мысли, ставшие промахами в воспитании и обучении Коли и определили отношение всякого к его воспитанию, равно как и он сам невзлюбил многие предметы, поскольку читались они без интереса, преподаватели не выискивали в своих подопечных склонностей к тем или иным наукам и не развивали их, а лишь прилежно боролись ( на наставлению матушки) с пристрастиями к военному делу. А тут сама судьба сводит Николая с Орловым, живым воплощением всех его завистливых мечтаний, да в каком уроке! Душа Колина невольно распахнулась, найдя отеческий отзыв в графе, только более не отцом Алексей Федорович был, а старым другом.
- Les Russes ont libéré l'Europe! Laissez-leur la liberté de choix dans les petites choses, sinon ils l'exigeront davantage, -на выдохе произнес Николай, ставя пустой бокал рядом с тарелкой нарезанной буженины и сыров. Отчасти он понимал и принимал позицию Александра, закручивающего "гайки" планомерно и неотвратимо после войны, но не разом. Он допускал все эти кружки, союзы и группы, но брат никогда не относился к ним серьезно, точнее воспринимал их, как возможность русского человека выпустить пар, а это помогало держать его в узде.
Рассказ Орлова вызвал удивление, Коля то считал Алексей Федоровича прозорливым и умным, а выходило -сущий мальчишка. Покусав губу, он уловил некоторое сходство в их с Внерой отношениях и жалость к себе вновь вернулась, да такими непрошеными слезами, что удержать их великий князь был не в силах. Заблестели глаза, Коля украдкой сморгнул влагу, признавать свое поражение было больно, скверное и гетущее на душе вновь восстало.
- Разве весь мир не познаем мы в сравнении? Неужели вы отрицаете, что можно полюбить без возможности увлечься? Вы, уже созревший и повидавший все в этой жизни, разве вы отрицаете, что не познав с полнотой легкомысленной jeu d'amour, мы сможем различить настоящую любовь? Помилуйте, Алексей Федорович, не пройдя боев, не стать опытным командующим. Вы писали стихи, но теперь сей навык должен вам пригодиться в более важном деле. Супружество ваше будет подкреплено поэзией, -  безобидно пошутил Коля, уже нисколько не опасаясь, что Орлов выдаст ему в ответ тумаков. Не мог этот славный, уважаемый генерал быть суровым, а то, что Николай видел на построениях и смотрах - напускное. Оно и верно, солдату надобно кнута более, чем пряника, иначе ни дисциплины, ни верной Виктории не видать.
- Полно вам, граф, смеяться надо мной...вы верно ждете от меня откровений о близости физической, без которой не мыслима любовь, хотя бы в полном ее воплощении. Мы целовались, но...не более, и я бы поступил бесчестно, прося бОльшего. Хотя..вопрос сей меня волнует..- пробубнил Николай, заедая свое изрядное смущение сыром и надеясь, что в неверном свете свечей не слишком заметно, как полыхают его щеки.
- В остальном же...воспитали меня так, что  любовь различна, что к родителю своему, что к государю императору, что к жене своей или детям. Но зиждется сие чувство обязано на чистоте души от Бога, честности и верности данному слову и долгу. Я буду любить свою жену и детей своих, как велит мне церковь и мой долг...а Венера Феликосовна..это не от долга и не по благословению матушки, это....по воле иных дум...  - упрямо отрезал Николай, не прибавляя, что думы эти хоть и духовные по большей части, но и от материального юноша не отказывался.

Коля нахмурился, выходило из разговора, что он вовсе не умеет ни любить,ни разбираться в этом деле. Это больно ранило, Орлов его и не воспринимал всерьез, а просто давал возможность выговориться, бесхитростно отводя от порывов Николая убежать прочь. Покусав губу и бросив хмурый взгляд на собеседника, Николай подумал, что его учителя поступают таким же образом - держат незримую дистанцию,поучая во всем, сами при этом кичатся сомнительным опытом и былым, которое было еще при бабке Екатерине. Сделалось кисло на душе и тоскливо, понимание одиночества разом подступило к сердцу и там вовсе ничего не осталось, кроме жалости к себе. Была у Коли любовь, да не положено, Орлов и прочие не понимают и не хотят понять, принуждая к чему-то, что должно быть. А ведь Коля счастлив. Разве счастье обманывается и приходит ко всем подряд?
-Люблю.., - упрямо возразил князь, сжимая кулаки так, что в ладони впились ногти. - Люблю и мне все равно, что скажет матушка или братья, разве я так много прошу? - кинув вопросительный взгляд на Орлова, Коля сник, понимая, что еще немного и оскорбит своим упрямством графа, чего очень не хотелось делать. При всем своем положении его приучили быть с окружающими сдержанным и многого вслух не выговаривать, придерживая свой норов. Получалось не всегда, но Коля вовремя нынче опомнился, почтенный человек перед ним и граф, милостиво согласившийся слушать его. Да и сам Николай просил быть откровенным.
- Вы думаете, я по прихоти своей или в угоду эмоциям поступаю так, как поступаю. Ваша воля.Но вспомните себя в юные годы, разве тогда вам не казалось, что вы любите? Повзрослев и обрусев, вы можете судить и говорить о чувствах с легкостью, но, простите мою дерзость, граф, вы облачили свою душу в кирасу конногвардейца и нынче вам всё ни по чем. Иные, как вы, называют это возрастным опытом, кто-то путает это с холодностью натуры от природы, а я...я уверен, что такие люди просто не встречали настоящего чувства. И не потому что они несчастливы и Бог не дарует им сие благо. А потому что они бояться обречь себя на слабость, на зависимость даже от женщины, и прячутся за рациональность. С возрастом приходит осторожность, мы дуем на воду дважды,- отрицательно мотнув головой, Николай счел свой ответ не точным, что-то вертелось на языке, а высказать это Орлову не хватало духу.
- Даже если она не станет...не готова...я приму ее выбор, пусть так. Мне отрадно будет знать, что я честен перед собой и Богом и шел до конца,-  глупая была затея делать Алексея Федоровича своим товарищем по несчастью, Коля отказался от вина, слишком оно дурманило голову, в которой теперь требовался порядок. Его напугало, что еще бы чуть - чуть и он, до глубины души убежденный в себе и своих чувствах, смог бы поддаться сомнению, которое  привело бы к самокопанию, и, как следствие, к полнейшей неуверенности в себе.
- Вы когда-нибудь отступались от своих убеждений и слов? Обманывали себя для спокойствия остальных? Спокойно ли вашей душе, которая еще недавно была уверена в близком человеке, любила его, но обманулась, доверившись? Разве вам не случалось убивать в себе любовь? Так может и не стоит нам придавать этому чувству сакральный смысл, облачая желание мужчины и женщины быть рядом во что-то бОльшее, чем оно прописано Богом? - великий князь по-мальчишески фыркнул, готовый чихнуть от едкого табачного дыма, ему льстило одно - граф, хоть и принял позицию поучающего наставника, но без резких выпадов в Колину сторону.
- До конца жизни у каждого из нас останется воспоминание о первой, пусть не такой, как вам нравится, любви. Мы бережно храним эти воспоминания, кажущиеся нам на склоне лет, чем-то прекрасным и нереальным. Вы же помните ту, которой писали стихи. Пусть и короткий миг, но вы были счастливы. Я не прав?