“Много событий, действительно много. Их последовательность было нетрудно предугадать, как только случилось первое, этот тревожный звоночек, когда ему только озвучили предложения. Александр не хочет, он открещивается от всего, игнорирует, и, обычно оставляя все за спиной, пожалуй, впервые за долгое время вынужден пожинать плоды. Но если мать так или иначе будет стараться оказываться рядом отнюдь не для посильной помощи старшему сыну, брат; видеться они будут и того реже. Пока что можно позволить себе обманываться, и делать вид, что это не так. Они же были близки? Были...” [читать далее]

“Искусство общения было у Екатерины Александровны будто бы в крови. Она не знала, откуда у нее это взялось и как появилось. Это не были те великосветские манеры, которыми обучали в институте благородных девиц. Этикет преподавался и в Петербургском театральном училище, но дело было не только в изученной науке. Екатерина всегда чувствовала, как нужно правильно общаться с людьми, особенно, с противоположным полом. Именно поэтому она чувствовала себя вполне свободной в компании Тадеуша Валевского и его друга...” [читать далее]

“— Именно. — Смотрит спокойно, голос тоже звучит уверенно. — Чуть больше снисхождения, чем мы можем себе сейчас позволить, не получая его взамен. И не получая даже толики одобрения — Такова судьба? Александр был баловнем судьбы, своей бабушки, первенец родителей и даже сравнительно прилежный ученик своих учителей и наставников, покорный и невозмутимый. Если кому и благоволила судьба с первого, да и второго взгляда, так это ему. И пусть сам он готов был это оспаривать из раза в раз, душевные метания ни супруги, ни невестки ему было понять не по силам, даже если сильно постараться.
— Безусловно, заслуживаешь. — Александр легко касается руки, увлекает за собой дальше. Фрейлина наверняка или уже рассказывает императрице о беседе, или готовится это сделать. Максимум, чем ему это грозит — тихой усмешкой за столом, но не более. Но в этих условиях они с Анной не равны совсем. — Я понимаю твои опасения, пусть мне и сложно их разделять. И постараюсь переговорить с Константином в ближайшее время в том числе. — Нет, едва ли поговорит. С семьей Романовы — вот уж сюрприз — менее всего обсуждали дела внутрисемейные, оставляя эти разговоры для друзей-товарищей, если таковую тему вообще затрагивать. Одни сплошные потемки, которые любили затрагивать исключительно в сплетнях, но не напрямую. Кому нужны проблемы? Недомолвки Павел Петрович любит менее всего.” [читать далее]

Матвею было не так важно, что подумает о них с Сергеем граф, как то, что он ответит, если ему зададут вопрос об успехах в пансионе. Впору было искренне сожалеть о своей небрежности в занятиях. Можно было не сомневаться, что Толстого мало интересуют отметки братьев Муравьевых, и вопрос будет задан из вежливости. Но Матвей уже заранее знал свой ответ. Солгать он не сможет. Даже отделаться банальным «хорошо» — означало ложь.
— Oui, maman, — кивает Матвей на слова матери и вспыхивает, как маков цвет, при упоминании злосчастной грамматики. Теперь уже склонение и спряжение глаголов, а пуще того красивый, каллиграфический  почерк – его личные враги, мешающие без стыда смотреть матери в лицо и присоединиться к брату, который собирается в гости к фарфоровым барышням.
- Ma grammaire ! Je t'aime! – беря из стопки книг учебник, Матвей делает танцевальные па, влюбленно глядя на ненавистную ему грамматику. Что ж, как говорят, от любви до ненависти один шаг, так почему бы и не наоборот?  Элиза покачала головой, явно не одобряя легкомыслие брата. Матушка же лишь вопросительно смотрела на своего старшего сына. Матвей глянул на нее, и ее выражение лица заставило его стать серьезным.
— Один из наших товарищей осмелился повторить сказанную кем-то ложь. Его слова были оскорблением человеческого достоинства и чести нашей семьи, — четко, словно отвечая урок у доски, добавил Матвей к словам Сережи, держа книгу в руках.  Он смотрел прямо в лицо Катрин. Ему была обидна ее усмешка, но он великодушно прощал ее. «Что может понимать женщина в делах чести? Девочкам достаточно быть красивыми и добрыми», — снисходительно думал Матвей, чувствуя их с Сергеем ответственность за честное имя семьи. Они же мужчины. Почти, если быть честными, но уж во всяком случае, не дети.
Исполненный самых честных намерений, Матвей сел к окну напротив Элизы. Он специально выбрал это место, чтобы у него не было соблазна наблюдать за игрой брата и сестер. А еще, сидя на жестком стуле, легче было держать спину ровно, не сутулится и не мечтать опереться на спинку дивана. Диван это хорошо. Он любил, когда это было возможно, развалиться на диване с книжкой стихов или басен.” [читать далее]